Храм мотыльков

Доктор Браун вставил трясущимися руками в замок ключ и со второй попытки открыл дверь палаты. Уильям включил свет, а когда обнаружил, что Безымянного нет, лег на его место и закрыл руками глаза. Его ни капли не удивило то, что Безымянного в комнате нет. Его здесь не было никогда и не должно было быть! Уильям принял тот факт, что разговаривал все это время с самим собой, запертым здесь от боли.

Теперь Уильям знал точно, что цветок на столе не случаен, тюльпан – это Мэри, оловянный солдатик – это его сын Дон. Безымянный – это запертая на сотню замков, ноющая в самых глубинах ада боль! И теперь он, Уильям Бах, выпустил эту боль наружу и скончался от сердечного приступа. По крайней мере, ему так почувствовалось…

Он, Уильям Бах, который возненавидел свою фамилию еще с раннего детства, поменял и ее, и даже свое замечательное имя лишь спустя двадцать лет, после одной февральской ночи, которую он провел на снегу.

Доктор Браун – это человек-камень, это ограда от внешнего мира, железный забор, который стал для Уильяма единственным спасением на свете. Уильям думал, что став «военным» по подобию того, кто причинял ему боль, он сможет перестать чувствовать, перестать быть уязвимым… Он хотел стать железным, не причиняя боли другим и не позволяя никому в этом мире причинять ему страдания.

Юноша никогда не служил в армии, а лишь взял романтичную историю знакомства его матери Терезы Бах с отцом и принял ее, как свою собственную.

Мэри подсказала Уильяму профессию, единственную профессию на свете, которая могла помочь ему убить в себе аутиста, выстрелить ему прямо в сердце и навсегда похоронить в своем детстве – вместе с самим детством.

Мэри Бах – единственная женщина на свете, которую смог разглядеть мальчик-аутист среди бесцветного, бьющего током мира. Единственная муза, которая не отвергла двадцатилетнего юношу, который дрожащими руками протянул цветной девушке листок бумаги, когда она сидела на скамье его двора и пила морковный сок.

Мэри Бах была дальней родственницей военного, которая однажды приехала в их город на поезде дальнего следования из другой страны и осталась в этом чужом городе навсегда. Двадцатилетний юноша, который был убежден, что пишет «поэмы» не он, а некий Ричард Ло – старик восьмидесяти лет, который страдает иногда провалами в памяти, протянул своими нежными мужскими руками лист бумаги Мэри и попросил ее прочесть его стих.

Стих назывался «Родимое пятно». Но Уильям, к сожалению, его не запомнил.

– А знаете что, доктор Браун, – послышался где-то впереди него знакомый голос. Человек, закрывший лицо руками, убрал ладони и увидел на стуле перед собой того двадцатилетнего юношу, который любил слушать музыку и не любил, когда его отвлекают от нее.

Того Уильяма, которого он не узнал однажды при встрече, и если бы не Тереза Бах и снег, то не узнал бы, наверное, никогда.

– Что? – спросил безымянный человек, у которого было имя.

– Я помню этот стих, Фре. Зачитать его вам?

Безымянный, некогда просто Фре, кивнул головой.

– «Я, когда увидел тебя, то понял, что не чувствую боли. Я не чувствую внутри военного, мамы, которая целует не больно, но делает больно тем, что не убивает ночью военного. Я когда посмотрел на тебя, то понял, что боли в тебе нет. В тебе нет его, нет ее и нет меня. В тебе есть ты, которая яркая и похожа на стих. У тебя на шее родимое пятно, какое у меня на плече левой руки. Мое пятно некрасивое, в отличие от твоего пятна. Твое лицо красивее, чем красивое лицо мамы. Ты не военный, и в тебе нет тока, ты другая, потому что ток не трогает меня, когда ты смотришь в глаза. Ты моя, потому что я не боюсь, если ты потрогаешь…»

Безымянный плакал не оттого, что ему сейчас зачитали бессмысленный набор букв, а потому, что только что прочитали его. Он вспомнил этот стих, он вспомнил удивленные глаза Мэри Бах, которая сначала предложила ему морковный сок, а затем взяла его под руку и спросила – как давно он пишет стихи.

Он ответил тогда, что давно…

Мэри Бах – единственный человек на всем свете, который помог Уильяму стать «нормальным». Таким, как все, путем открытия самого обыкновенного мира заново, словно тот мир, который его окружал раньше, – не настоящий, и его следует немедленно разрушить. Мэри Бах убила в нем все – мать, военного, его встречу с ней, Ричарда Ло и все воспоминания из комнаты, в которой он прятался от другого, жестокого мира, от того кино, которое доставляло ему боль и могло даже прикасаться с экрана к его коже. Мэри познавала самые элементарные вещи заново вместе с ним. Она рассказала Уильяму об образном мышлении, познакомила через книги с теми, кто пишет стихи, и научила его смотреть в глаза и не испытывать при этом боль. Речь Уильяма становилась более внятной, фразы – длиннее, появлялся некий базовый словарный запас, при употреблении которого на него больше не смотрели, как на больного. Он становился настоящим человеком, научившись общаться с людьми на человеческом языке и потеряв всякую чувствительность к окружающему миру.