Храм ненависти

Охваченный нетерпением, он был весь в поту. Листы исписывались быстро, порывистым и наклонным почерком. От главной нити этой странной интриги он не отступал ни одной строчкой. Хотя фразы строились неправильно, были усеяны знаками пунктуации, но фон оставался твёрдым, утверждающим истину. Не было ни одного лишнего слова, ни одного бесполезного. Не оставалось больше ни сигарет, чтобы поддержать вдохновение, ни даже рюмки водки для разжигания экзальтации. Его последние тысячефранковые банкноты улетучились на пачки серого табака для трубки старика Родье, шоколадные таблетки детям Дюпона, на «угощение», чтобы склонить Легри к большей болтливости, на даровой обед для Пикара, на жадно проглоченный ужин в одном из ресторанов Галле в обществе Бреаля… Но Моро только упоительно насмехался над этой преходящей нуждой: он сиял. Построенная им форма, форма больших статей, увлекла его на все сорок восемь часов, он был сам заинтересован и даже заинтригован ею. Раз она захватила его целиком, то станут ли скучать читатели?

В час ночи у репортёра закончилась белая бумага. Но он всё-таки продолжал писать на грубой обёрточной бумаге. В два часа у него не стало чем писать: заряд чернил в ручке иссяк уже в десятый раз. Он отыскал старый карандаш, стержень которого неоднократно ломался под лихорадочным усилием его пальцев. В три часа из крана в туалетной комнате он жадными большими глотками напился парижской жавелированной воды. И, наконец, в четыре часа он решил поставить последнюю точку и от изнеможения упал на свою кушетку, прибывшую когда-то, возможно, прямо из «Мебельных галерей».

И он уснул в невозмутимом блаженстве, которое предшествует утру победы. Уже давно было светло, когда его разбудили церковные колокола. Он посмотрел на часы: полдень. И осознал: сегодня — воскресенье.

Нечем было даже заплатить за завтрак, но пустой желудок его мало беспокоил! В первый раз за многие дни он улыбался…

Около трёх часов он вышел из дому. Улицы были заполнены воскресной толпой, перед которой он всегда испытывал ужас. Он старался не видеть её, размышлял только над своим репортажем, настолько занимавшим его разум, что он прошёл большую часть Парижа, не замечая никого вокруг, как если бы он был один в пустынном городе.

У него ещё было достаточно времени, так как Дювернье, насколько он знал, не появится в редакции раньше шести часов: каждое воскресенье или праздник главный редактор проводил, согласно неизменному ритуалу, присутствуя в послеобеденные часы на каком-нибудь спортивном мероприятии. Моро были известны все привычки его вышестоящего иерарха.

Во время длительной пешей прогулки по городу, по пути в редакцию газеты, которая находилась на правом берегу, у него возникла идея сделать крюк и пройти по улице Верной: она была безлюдна, как немногие улицы на левом берегу в эти предвечерние часы. Фасады старых зданий хранили свою невозмутимость и беспристрастность. Двери всех подъездов были закрыты: у привратников, вероятно, часы сиесты. Ни полицейских, ни инспекторов, ни любопытных — не было никого перед домом, где три дня назад убили Андре Серваля. Стояла тишина, пропитанная духом забвения: умерших забывают быстро… Моро остановился на противоположном от дома тротуаре и поднял голову, пытаясь рассмотреть ту самую трагическую мансарду, но все окна шестого этажа были закрыты, абсолютно одинаковые в своей немоте. За которым из них комната, где в ожидании стоит одинокий, неподвижный и покинутый собор?

Уходя, молодой человек думал, что в умах многих людей это «дело» останется только одним из разделов газетной рубрики происшествий… Накануне по дороге домой он накупил ежедневных газет самых разных направлений и заметил, что они не придавали больше никакого значения преступлению на улице Вернэй, потому что новый скандал, разразившийся в Нью-Йорке в казино «Кол-Тел», мог к счастью, удовлетворить ненасытный аппетит читателя. Исчезновение с газетных полос «пророка с улицы Вернэй», как озаглавили свои заметки некоторые его собратья но перу, объяснялось и описываемым в газетах процессом, где выступали свидетели, имевшие не такие обыденные и неизвестные имена, как Дюбуа, Дюпон, Легри, Пикар или Дюваль… Толпе всегда нужны для пищи имена знатные, особенно знаменитых актёров.

Ровно в шесть часов Моро вошёл в кабинет Дювернье и протянул тому пачку исписанных листов.

— Ну наконец и вы! — прорычал главный редактор, — Что это за писанина?

— Начало обещанного репортажа, — флегматично отвечал молодой человек.