Храм ночи

Тридцать, или даже пятнадцать лет назад, услышь черные корсары или ильбарские горцы эти слова, они бы попрыгали за борт пиратской галеры и забились бы в самые дальние и темные каменные щели, решив, что Амрой овладело мрачное безумие, насланное стигийскими некромантами. Меж тем давно уже киммериец не только научился горестно вздыхать, словно безутешная вдова, упустившая возможность окрутить блистательного гвардейского офицера, но и время от времени, к ужасу своих ближних, сотрясал воздух подобными тирадами, будто выступал записным плакальщиком на собственных похоронах.

«Куда делся неистовый и неистощимый на идиотские шутки варвар, — думал Ройл, украдкой пересчитывая ребра — все ли целы. — Некогда достаточно было посмотреть на него, хохочущего в то время, как над головой не видно неба от ливня вражеских стрел, чтобы поверить россказням о том, что Конан умудрялся шутить и сквернословить, будучи прикованным цепями к скале, вселяя суеверный ужас в суетящихся вокруг мастеров пытки с раскаленными железяками в руках?! Не те у него годы, да и не тот он человек, чтобы скорбеть, словно юный хлыщ со склонностями к рифмоплетству, у которого двухметровый одноглазый пикинер увел голубку на сеновал».

Унылую тишину нарушил деликатный стук в дверь. Мгновенно Иллиах и Хольгер с клинками наголо встали по обе стороны дверного проема. Эгиль же, пряча устрашающего вида кривой нож за спиной, потянул бронзовое кольцо.

— Барон Оливей — к королю Аквилонии! — провозгласил тонкий и длинный, словно бокал из аргосского стекла, паж и посторонился, пропуская вперед немедийского вельможу.

— С чем пожаловал наш славный враг? — весьма нелюбезным тоном осведомился Конан, выходя на середину комнаты и засовывая ладони за широкий пояс.

Барон окинул взглядом замерших по бокам от него «эйнхериев», перевел взгляд на битую мебель и осколки, живописно разбросанные по полу, хмыкнул и проговорил, теребя бородку:

— Однако меж нашими державами мир, следовательно, бывший противник Золотого Льва, всего лишь бывший.

— Пусть будет так, барон. К великому моему сожалению, Аквилония и Немедия напоминают сейчас мирное болотце, где в теплой тине резвятся головастики, пиявки и нарядно раскрашенные рыбешки. Щуки же и прочие хищники от старости и бессилия шевелят жабрами в придонных ямах. Однако чем старый выживший из ума лев может быть полезен блистательному командиру гарнизона?

Оливей помедлил с ответом, пытливо разглядывая присутствующих. Те так же пристально разглядывали немедийца. Северяне, впрочем, убедившись, что при бароне нет никакого оружия, кроме чрезвычайно громоздкого меча, бесполезного для битвы в замкнутом пространстве помещения, быстро потеряли к нему всяческий интерес.

Ройл с восхищением оглядывал вороненый доспех борона, являвший шедевр оружейного дела. Пластинчатая бронь, которая, видно, и арбалетному болту не по силам, была столь искусно пригнана к фигуре, что не оставляла ни малейшего впечатления гнетущей тяжести и неудобства, которое испытывал боссонец всякий раз, с презрением оглядывая рыцарские кирасы гвардейцев. Пластины, с серебряной насечкой, были великолепно пригнаны друг к другу на животе и груди, в местах же, где они могли помешать членам владельца сгибаться, тускло посверкивали тончайшие кольчужные кольца, скрепленные весьма затейливым, но, без сомнения надежным образом. На черных набедренниках, необходимых кавалеристу, Ройл не разглядел ни одной клепки, тем не менее, они состояли из множества стальных пластин, не стесняющих движения ног. Без труда можно было домыслить, что вместо льняной, как сейчас, расшитой грифонами и мантикорами рубахи, тонких изящных сапог и штанов зеленого сукна к сему панцирю во время боя полагался массивный шлем, латные перчатки, наручи до самых локтей и кольчужные чулки. По осанке и легкой небрежности, с какой немедиец носил доспех и оружие, ветеран заключил, что в молодости барон был красой и гордостью бельверусского рыцарства.

Конан же вглядывался в лицо Оливея, читая по нему, словно в правдивой летописи. Немедиец был без головного убора, и его каштановые волосы, без единой седой пряди, свободно спадали на могучие еще плечи, очерчивая волевое лицо. Множество старых шрамов и сеть морщин, придававших физиономии барона вид печеного яблока, вкупе с обветренной кожей не бросались в глаза из-за чрезвычайно живого острого взгляда из-под густых бровей, изрядно молодивших Оливея. Хотя рыцарь, без сомнения, разменял уже пятый десяток, можно было смело заключить, что годы еще не подточили эту глыбу.

С неменьшим интересом и немедиец разглядывал легендарного киммерийца, которого видел раньше лишь на поле боя, где плащ и тяжелое забрало полностью скрывали фигуру и лицо короля.