Хранить вечно. Дело № 1

- Ну что, Давыдов, поговорим? – он сделал шаг вперёд. Я попятился, шаря взглядом по углам умывальни. Что там? Ведро, веник… всё не то. Ага, швабра! Если дотянуться и сбить ногой поперечину, на которую дежурный перед влажной уборкой наматывает мокрую тряпку – получится удобная, правда, чересчур лёгкая, палка.

Гоменюк истолковал это по-своему.

- Трусишь? – он неприятно ухмыльнулся. – Предупреждали же тебя, сопляка, не ходи с Танькой! Ну, уж теперь не жалуйся…

- И он стал картинно закатывать рукава. Руки, и правда, оказались все покрыты рыжим волосом.

…Кто это, интересно, меня предупреждал? Копытин? Или предполагается, что это здесь известно всем и каждому - так сказать, по умолчанию?..

Маленький шажок в сторону швабры. Если сейчас бросится, я, пожалуй, успею отскочить. А там – будь, что будет. Любопытно только – он случайно застал меня одного в умывальне, или нарочно так устроил? Пожалуй, всё, таки второе.

- Гоменюк! А ну, оставь его в покое!

Мой визави подскочил как ужаленный и обернулся. В дверях умывальни стоял Марк Гринберг. Я открыл рот, хотел крикнуть «Уйди, я сам разберусь!» - и тут из распахнутого окна долетел серебряный звук горна. Это остановило Гоменюка – правда, всего на несколько секунд.

- А если не оставлю? – Выражение мрачной злобы сменила ухмылка. – Что будешь делать?

Лучше момента, пока он отвлёкся на Марка, уже не будет, понял я, и прыгнул. Удачно – сцапал ручку швабры, пинком сбил прочь поперечину – она заскакала по кафельным плиткам пола – и крутанулся на месте, перехватывая импровизированный шест для классического «длинным коли». Сейчас не время для изысков – меткий тычок в гортань, и моему противнику долго будет не до выяснения отношений.

Но этого не потребовалось. Гоменюк замер, как-то нелепо скособочась, и глядел Марку прямо в глаза. Тот не шевелился - только что-то беззвучно шептал своими мясистыми, вывернутыми еврейскими губами.

Я не могу сказать, сколько продолжалась эта немая сцена – несколько секунд, минуты, четверть часа? В какой-то момент Гоменюк дернулся всем телом, покачнулся, едва не упав с ног – и сильно наклонившись вперёд, так, что безвольно разжавшиеся кулаки покачивались чуть ли не на уровне коленей, пошёл к выходу. Что-то неправильное, нечеловеческое было в этой походке – наверное, так ходят лунатики или загипнотизированные.

…никогда, ни в той жизни, ни в этой, не видел лунатиков – подумал я, когда Марк шагнул в сторону, пропуская Гоменюка в дверь. Тот не остановился – казалось, он вовсе не видит Гринберга - и вышел из умывальни прочь. До моего слуха ещё несколько секунд доносились шаркающие, словно старческие шаги, удаляющиеся по коридору.

Я пришёл в себя от деревянного стука – пальцы сами собой разжались, и ручка швабры покатилась по полу. Я перевёл дух (оказывается, всё это время я не дышал) и посмотрел на своего спасителя. Марк стоял у двери, провалившись к стене – глаза его были закрыты, и крупные капли пота стекали с бледного, как бумага, лба.

Я подошёл к нему. Ноги, внезапно сделавшиеся ватными, отказывались держать – не хватало ещё растянуться прямо тут, на мокром кафеле!

- Это ведь ты, да? Ну, с Гоменюком – твоя работа? Как ты это сделал?

Гортань чувствовала себя ничуть не лучше ног. Слова протискивались наружу с хрипом, сипеньем и какими-то взвизгами.

Гринберг отлепился от стены. Его пошатывало.

- Погоди, Лёх. Я, кажется…

И стал медленно оседать на пол - мягко, как тряпичная кукла, которой обрезали ниточки. Я едва успел его подхватить, подвёл к раковине и плеснул в лицо холодной водой из-под крана. Марк захрипел, закашлялся, потом припал к крану и долго, жадно пил.

- Честное слово всё расскажу, только помоги мне дойти до спальни, ладно? А то я сейчас, кажется, упаду.

Я подставил плечо – он обнял меня за шею и повис кулём с тряпьём, - и потащился к выходу, молясь об одном: чтобы никто не выглянул из ближайшей двери в коридор и не увидел это жалкое шествие двух калек. Не отстанут ведь, вызовут дежурного, тот немедленно поднимет кипиш, и пожалте в медпункт! А оно нам надо?

Я не заснул, конечно – вместо этого долго лежал в постели, дожидаясь, когда отпустит нервная трясучка. Соседи по спальне давно сопели в две дырочки, Олейник храпел, выводя сочные рулады – и только из дальнего угла доносилось осторожное мышиное копошение. Похоже, Марк оклемался, и, подобно мне, возжелал осмысления произошедшего.

Койка моя стояла под окном, приоткрытым по случаю тёплой майской - да уже почти летней, на календаре-то двадцать шестое число! – ночи. Я выбрался из-под одеяла, вскарабкался на широченный каменный подоконник и сделал знак Гринбергу. Он осторожно, на цыпочках, чтобы не потревожить спящих, пересёк комнату и устроился рядом со мной.

Сидеть здесь было очень удобно, и я после недолгих колебаний распахнул окно настежь и свесил ноги наружу, на улицу. Рама немного мешалась, но зато теперь можно было заглядывать вниз и болтать босыми пятками над газоном на шестиметровой (в главном корпусе были высоченные потолки) высоте.