Хранитель

А по дороге шли люди…

Бесконечная вереница, не прекращающийся ни днем, ни ночью людской поток — мужчины, женщины, дети. Лица — чёрные, белые, жёлтые, красные, бледные, смуглые… Одежды — невообразимая пестрота и разнообразие стилей, новые, с иголочки — и лохмотья, крестьянские кафтаны — и фраки светских щёголей…

У кого угодно должно было зарябить в глазах. Только кроме него некому больше было смотреть на дорогу. А для него это была просто людская масса, серая и безликая, несмотря на пестроту — и ничего больше.

Люди шли. Всегда только в одну сторону. Если стоять у подножия башни — слева направо.

И никогда иначе.

Он не знал, откуда и куда они идут. Его это просто не интересовало. Наверное, где-то там, далеко, и в одной и в другой стороне, есть людские поселения, а людям вообще свойственно время от времени менять место жительства…

Каждое утро, закончив осмотр механизма, он спускался с Башни, садился на скамейку у её подножия и смотрел на дорогу. Люди шли мимо, а он смотрел на людей, смотрел — и ни о чём не думал. Мало ли, кто куда идёт…

Лица, как правило, не запоминались. Да и зачем запоминать? Он знал, что никого из этих людей он никогда больше в жизни не встретит. И никто из них не подойдёт к нему, не присядет на скамейку, не заведёт разговор о том, о сём… Они даже не глядят в его сторону. И никто никогда не останавливается, не садится на обочину передохнуть. Разговоров не слышно — только глухие звуки шагов. Равномерные удары ног о твёрдую каменистую землю.

Люди просто шли мимо, не замечая ни его, ни Башни. Похоже, для них единственной целью в жизни было — идти по этой дороге.

Да, лица, как правило, не запоминались…

Лишь иногда взгляд останавливался на ком-либо, выхватывал из толпы что-то неординарное, и тогда уже человек запоминался надолго. Почему так происходило, он не знал. Потом, глядя на дорогу, он подсознательно пытался отыскать в толпе запомнившееся лицо…

Но этого ещё ни разу не удалось сделать.

Почему-то он был уверен, что дважды никто по этой дороге не проходил, хотя проверить это было практически невозможно.

Зато такие моменты надолго выбивали его из колеи. Нет, внешне всё было как обычно. Он всё также спокойно сидел на своей скамье и наблюдал за дорогой. Никакого волнения или интереса заметить было нельзя — внешне. А вот внутри… Где-то глубоко-глубоко начинал шевелиться какой-то червячок, как бы пытаясь выбраться на поверхность из многовековых завалов и напластований обыденности.

Память?

Сожаление?

Он никак не мог понять — что…

Среднего роста, средних лет человек в халате и мягких сапогах — зеленоглазый, тёмно-русый, с вислыми усами, цепкий взгляд прищуренных глаз…

А за его спиной:

…маячат в клубах пыли степные всадники, на скаку пригнувшиеся к гривам своих коней. И клубится пыль, и горят грады и веси, и ширятся границы степной империи от океана до океана, и неостановим этот поток людей и коней, как неостановима лавина в горах, как неостановима волна, поднятая землетрясением, обрушивающая всю мощь свою на беззащитное побережье…

…и едут Великие посольства, и идут купцы с караванами по дорогам, пересекающим из края в край степи и леса, горы и долины, дорогам, соединяющим страны и народы, может быть и не знавшие друг о друге дотоле, и расширяется мир до пределов невероятных…

А люди идут и идут…

Люди, люди, люди…

Человек невысокого, можно даже сказать — маленького роста, серый походный мундир, исхудалое лицо какого-то болезненного желтоватого цвета, горящие глаза, длинные тёмные волосы спадают на плечи. Похоже, у человека лихорадка…

А за его спиной:

…плотный ружейный огонь не оставляет никакой возможности для того, чтобы просто поднять голову, не говоря уже о том, чтобы подняться — и идти. Два берега горной реки соединены полуразрушенным мостом. Противники по обоим его концам, а на мосту — то, что когда-то было человеческими телами… Кажется, что встать — даже не самоубийство, а что-то такое, чему нет ещё имени в человеческом языке…