Хранитель Чаши Грааля

Старик сделал перерыв, чтобы выпить немного воды из глиняного ковша. Старыгин недоумевал: как же объяснить, что на этот раз он слышит другое повествование, точнее, другую часть того же повествования? Ведь он видел, что старик читает те же страницы, что и Мария! Неужели текст этой книги изменяется в зависимости от того, кто ее читает? Но такого просто не может быть!

Тем временем старик снова взял книгу в руки, но, прежде чем склониться над ней, замер, словно к чему-то прислушиваясь, и озабоченно проговорил:

– Что-то обеспокоило цыган, кочующих в этих местах. Они снялись с места и перебираются дальше от побережья.

Старыгин вспомнил вчерашнюю встречу с цыганами, вспомнил странное гадание, которое сегодня удивительным образом подтвердилось. Вспомнил и испуг гадалки, когда она увидела его самого, панику, внезапно охватившую цыган… он хотел было рассказать об этом старику, но что-то его удержало, и вместо этого Дмитрий Алексеевич спросил:

– Как вы об этом узнали? Вы что-то услышали? Я ничего не слышу!

– Конечно, не слышишь, – кивнул старик. – Твой слух занят голосами суеты и беспокойства, шумом повседневных забот и мелких неурядиц. Я же живу спокойно, меня почти ничто не тревожит. Я слушаю только горный ветер и журчание ручьев, которые прекрасны и неизменны, поэтому, когда в этих горах происходит что-то необычное, я слышу это в голосе ветра. Так волк за многие мили слышит шаги оленя, так олень чует волка, бегущего по дальней тропе. Кроме того, я сам – такой же вечный скиталец, как цыгане, поэтому я издалека чувствую их беспокойство…

Лоб старика пересекла глубокая морщина, но он снова склонился над книгой и продолжил чтение:

– «Визирь немедленно удалился в сокровищницу, и отсутствовал недолго, и вскоре вернулся к нам. В руках его был драгоценный ларец из панциря черепахи, украшенный перламутром и самоцветами, золотом и жемчугами. Поставив ларец на ковер у ног хана, он коснулся лбом пола и проговорил:

– О, владыка людей и обладатель сокровищ! Если будет на то твоя высокая воля, дай твоему смиренному рабу ключи от ларца и шкатулки со Священной Чашей!

И хан поднялся со своего возвышения, и достал из-под одежды дорогой медальон, висящий на золотой цепочке, и открыл его, и достал оттуда два маленьких ключа. И поцеловал эти ключи, как правоверные целуют святыни, и протянул ключи своему визирю…»

Со Старыгиным творилось что-то непонятное. Слова старика, словно дурманящий напиток, проникали в его мозг, обволакивали его, притупляя внимание, вызывая странное головокружение. Воздух в комнате начал дрожать и колебаться, словно в жаркий день над разогретым асфальтом. Стены хижины медленно пришли в движение, начали менять свою форму и очертания. Старыгин, пытаясь сосредоточиться, вспомнил, что нечто подобное он испытал несколько дней назад, в Малаге, в тот вечер, когда встретил Педро… или ему только привиделась эта встреча?

И запах… запах в хижине старика был такой же, как тогда, в отеле… странный, одуряющий…

Он попытался взять себя в руки, собрать в кулак ускользающее сознание, чтобы дослушать историю, которую читал старик, тем более что она подходила к кульминации и на сцене вот-вот должна была появиться Священная Чаша… какой она окажется? Драгоценным сосудом, усыпанным жемчугом и самоцветами, или скромной глиняной чашкой?

Старик продолжал читать, и голос его стал глухим и гулким, словно доносился до Старыгина сквозь толстый металлический экран, и с каждым словом он звучал тише и тише, словно постепенно удаляясь:

– «Визирь снова коснулся лбом пола, и выпрямился, и с великим почтением принял ключи из рук хана, и поцеловал их. И он вставил первый ключ в замочную скважину, и отомкнул драгоценный ларец, и откинул его крышку. В этом ларце была еще одна шкатулка, гораздо меньше первой, и вся она была выточена из драгоценного нефрита. И визирь извлек ее, и взял второй ключ, и вставил в замочную скважину, и отомкнул нефритовую шкатулку…»