Хранитель Чаши Грааля

Так же бесстрастно взирает эта гора на суету человеческого муравейника. И не только гора – такой же, как пятьсот лет назад, осталась степь у ее подножия, и наверняка жители этих степей тоже мало изменились. Так же, как пятьсот лет назад, они пасут свой скот, поют свои песни, собирают целебные травы…

Старыгин вспомнил, для чего он на самом деле прибыл в этот степной край. И слова молодой журналистки прозвучали как нельзя кстати.

– Хотите поехать со мной, взглянуть на эти места? – спросила его Шукран. – Хотите своими глазами убедиться, что именно эта гора изображена на картине?

– Хочу, – решительно ответил Старыгин.

– Ну, так поехали! – и журналистка повела его к запыленному мотоциклу, стоявшему на другой стороне улицы.

Похоже, Шукран не знала, что такое колебания, раздумья, промедление. Она действовала быстро, решительно, молниеносно. И Старыгин включился в ее игру, заразился ее уверенностью и готовностью к действиям. Он не стал говорить о вещах, оставленных в гостинице, о своих планах на вечер и на ближайшие дни, не стал откладывать поездку. Ехать – так ехать прямо сейчас!

И еще – Старыгин почему-то был уверен, что ездит она именно на мотоцикле. Это транспортное средство удивительно подходило ей. Хотя еще больше подошел бы ей конь. Гнедой или вороной конь с развевающейся гривой, с лиловыми сумасшедшими глазами…

– Садитесь! – проговорила Шукран, оседлав мотоцикл и протягивая Старыгину черный блестящий шлем. – Садитесь и держитесь крепче.

Сама она уже надела такой же шлем и стала похожа на средневекового всадника в боевых доспехах – на воина из армии Чингисхана или Кончака.

Старыгин надел шлем, обнял девушку за талию, мотоцикл взревел, сорвался с места, как застоявшийся конь.

Мимо них пронеслись одинаковые унылые дома провинциального южного городка, невзрачные глинобитные домики пригородов, и беспредельная степь раскрылась перед ними, как удивительная, волшебная книга.

Сейчас, весной, степь не была еще пыльной и выжженной, какой она станет через полтора-два месяца. Свежие зеленые травы расступались перед мотоциклом и смыкались позади него, как морские волны.

И вообще, Старыгин понял, что степь удивительно похожа на море – она такая же бескрайняя, такая же непредсказуемая, как воды морские. И такая же бесконечно разнообразная – при всей ее кажущейся монотонности.

Степь цвела, среди свежей зелени травы были густыми мазками разбросаны алые островки маков и каких-то незнакомых Старыгину цветов. Впрочем, мотоцикл несся так быстро, что эти цветы сливались в яркие смазанные пятна.

Степь была похожа не только на море.

Еще она была похожа на книгу, на ту древнюю книгу, которую Старыгин повсюду носил в своем рюкзаке. Как эта арабская книга, степь по-разному открывалась каждую минуту и была другой для каждого человека.

– Вам нравится? – крикнула Шукран, повернув голову к своему пассажиру.

– Очень! – выкрикнул он в ответ, стараясь пересилить степной ветер, срывавший слова с его губ.

Он почувствовал запах этой удивительной девушки – горьковатый и волнующий, как запах полыни, терпкий и медовый, как аромат незнакомых ему степных цветов…

И еще в этом запахе была решительная, деятельная, энергичная нота – разогретый металл мотоцикла, машинное масло, кожа мотоциклетных доспехов.

«Что это со мной творится?» – подумал Старыгин, вспоминая другую девушку, которая за тысячи километров отсюда лежит в больничной палате, беспомощная и бессильная.

– Вам нравится? – повторила Шукран совсем другим тоном, и Старыгин почувствовал острое, тревожное волнение.

– Нам еще далеко? – спросил он, чтобы победить это волнение и направить свои мысли в нужную сторону.

– Близко! – ответила Шукран насмешливо и разочарованно: кажется, она догадалась о его переживаниях. – Близко, еще километров пятьдесят!

Да, по здешним понятиям – это совсем рядом.

Мотоцикл несся вперед сквозь изумрудное море, рассекая его, как рассекает морские волны спинной плавник акулы.

Старыгин вспомнил бесшабашных испанских мотоциклистов, стремительно проносившихся мимо их машины, когда они ехали по горной дороге между Рондой и прибрежными городками Андалусии. Те мотоциклисты были другими, совсем другими. Они мчались по самому краю пропасти, каждую секунду рискуя жизнью. Но и у тех гонщиков, и у Шукран было что-то общее – желание испытать чувство полета, острое и волнующее…

Впереди показались невысокие пологие холмы, изменившие лицо степи, как изменяет человеческое лицо приветливая улыбка или гримаса недовольства.

Старыгин бросил взгляд вперед и увидел, что дальний план пейзажа растворяется в золотисто-коричневой дымке. В такой же дымке, изображенной на итальянской картине из Кумусского музея. Золотистая дымка, степное сфуммато, похожее и в то же время разительно отличающееся от голубоватой дымки на заднем плане живописных шедевров флорентийской школы.

И наконец на горизонте появилась, проступая сквозь дрожащую золотистую дымку, как проступает рисунок на детской переводной картинке, двуглавая гора.

– Улан-Шан! – выкрикнула, повернувшись к нему, девушка.