Хранитель детских и собачьих душ

Ш-ш-шух! – мимо уха, в пол. Неужели правда, с вилами? Чертов собак! Чтоб ты сдох! Во что ты меня втянул!

После третьего удара мои нервы сдали. Вилы воткнулись совсем рядом, чуть не в лицо, я вскочил, схватившись за древко, и как есть, в сене, в страхе, налетел на противника. Младше меня – совсем пацан – с тупым, одутловатым лицом в прыщах – лет восемнадцать, не больше. Я толк- нул его с налету и падал вместе с ним вниз, но он – спиной, а я успел дрыгнуть ногами и почти обрел равновесие.

Пол встретил меня оглушительным ударом. Копчик огненной спицей отозвался в темени, глаза заволокло сизой мутью, вполуприсядку кинулся в дверь, прочь, – и открыл ее, и успел сделать пару шагов наружу, – но голова взорвалась белым ярким огнищем – гу-у-у!

Черно. Тошнит. Глухо бухает нечто близкое – невнятно – точно плотный мешок с опилками бьет по ушам. Бьет в определенном ритме. Бух…бух… бух. Пытаюсь сглотнуть, а слюны и нет, соображаю, что это ведь мое сердце стучит, бухает, забравшись в самые виски. Живой, слава те…

– Гляди, очухался! – тенор.

– А-а – пидор, а-а – сука, щас на тряпки порву, и-и-и! – злой детский голосок, весь шмыгающий, хлюпающий, как одушевленная сопля.

– Остынь, Мотря! Получил по сопе, так сиди – не пужся. Зёма слабенький еще, вишь – глазки не продерет никак.

Гадская урла. Чего они меня сразу не прикончили? Хотят позабавиться?

– Глазки открой, милый! – тенор. – Мы заждались уже, отчаялись, не емши, не спамши!

– Ответьте нам, молодой человек, – баритон. – Невежливо молчать, когда вас просят.

Героическим усилием поднимаю веки – глазные мышцы скрипят.

Зловещий (при иных обстоятельствах – уютный) полумрак, созданный двумя свечами, сиротливо прилипшими к поверхности стола, и огненной бородой, снующей в печи. Да, их трое.

Приятной внешности мужчина (баритон, догадываюсь, он же – Старый), глядит почти ласково, но что-то в его взгляде заставляет меня внутренне съежиться. Скользящая рассеянная улыбка, словно кровь, запекшаяся под ногтями.

Большие уши, нервно косящие глаза, костистый нос, губы чуть подергиваются – говорят сами с собою. Крысиная неуемность угловатых, жадно-опасливых движений. Это тенор, должно быть.

Прыщавый пэтэушник глядит обиженно, правая рука на перевязи – замусоленная тряпица через плечо – не повезло парнишке, приземление было жестким.

Что-то не так с их одеждой: топорные, грубые фуфайки, слишком мешковатые штаны. И вообще – будто пылью присыпаны, замызганы, насторожены, все время вроде как прислушиваются.

Не – у – же – ли?!

«Определенно, зэки», – шепчет мне неуловимый далекий друг, чей дымящийся хвост всегда предупреждает об опасности, – моя осторожность. И мне становится действительно жутко.

Тенор. Доброе утро, земеля!

Я. Здра-а-асссь…

Баритон. Как себя чувствуем?

Я. Как дерево. (По крайней мере честно.)

Баритон. Не желаете присоединиться к нашей скромной трапезе? (При слове «трапеза» мои ноздри затрепетали под напором жареной волны. Мясо!!!)

Я. Спасибо.

Павший пацан. Куды ж его кормить? Давить его, суку, надо!

Тенор. Цыц.

Баритон (широким жестом). Прошу к столу!

Откуда-то – мне не видно, в глазах еще рябь, – вытаскивает горячую, дымящуюся сковороду. Пацан в возмущении открывает и закрывает рот. Тенор фокусником снует в тенях, вьется и приносит стеклянную посуду, без сомнения, со спиртным.

Я пытаюсь приподняться – опасная затея! – тенор помогает мне, упираясь в спину. Ма-ма! Голова ныряет в прорубь, в сизую муть.

Кто-то. Очнись, слышь! (Толкает.)

В нос бъет резкий спиртовой дух, глазные яблоки куксятся улитками в тщетной попытке спастись, текут ручьями. Стеклянная явь. Кряхтя и содрогаясь, выхожу на орбиту.

Стол крепкий, дубовый (еловый, сосновый). Приятно на него опереться, налечь всем колеблющимся весом.

Баритон. Угощайся, горемыка.

Я. Мугу. (Чавкаю, тщательно пережевывая.)

Тенор (наливая в единственный стакан и протягивая Старому). Грянем!

Обжигаясь, ем руками. Мясо сочится. Сыроватое, но горячее. Длинные темные ломти отправляются в рот, торопливо сглатываю. Колеблясь от сквозняка, свечи отбрасывают тонкие косые тени – пальцы, указывающие на меня.

В тропических реках водятся мрачные рыбы, что всегда плавают против течения, пробираясь по дну своими тайными тропами; в компьютерных играх водятся не менее мрачные монстры, в которых стреляй не стреляй – пройдут по тебе каменным шагом и не обратят внимания; шкворчит раскаленное масло на коже экстатирующих йогов, безучастных ко всему… Подобные создания разделили со мной трапезу, чтобы потом сделать мое существование чрезвычайно болезненным.