Хранитель ключа

В доме после костылевцев было тепло и накурено. Иных трофеев не имелось. В комнате уже находился Чугункин и пленный. Клим пытался расколоть последнего, но получалось это не весьма. Евгений как раз застал конец реплики пленного:

— …Только давайте условимся. Расстреливать два раза законы не велят.

Аристархов подошел, кивнул и даже улыбнулся:

— Ну, хорошо, положим от пули ты заговорен… А как насчет прочих неприятностей. Я ведь могу попросить у кого-то шашку тебя пощекотать. Или что еще дешевле — найти веревку и подходящее дерево. Извини, мыла не предлагаю… Я бы и рад, но нету…

Пленный поежился. Комбат продолжил:

— В общем, я не знаю, как тебя звать и знать хочу. Выходов у тебя два. Один — на дерево. Второй: ты признаешь, что до сего момента заблуждался, но отныне прозрел и готов бороться за власть Советов. Товарищ Чугункин и я тебе поверим, примем в ряды Рабоче-крестьянской армии. Но ты должен оправдать наше доверие. Рассказать мне, своему командиру, что происходило в той банде, в которую ты попал, разумеется, по недоразумению. И советую тебе поторопиться.

Пленный надулся:

— Куда торопиться? Вашему слову поверить — себя обмануть. Ведь вздерните…

— Еще никто не сказал, будто Евгений Аристархов не сдержал своего слова. — отметил комбат. — А торопиться тебе надо из тех соображений, что скоро обед. И если ты к нему не управишься, я не успею поставить тебя на довольствие, соответственно обеда ты не получишь. Будешь голодать до ужина.

Пленный задумался, но не так чтоб крепко — скорей просто для порядка. Вероятно, он давно уже решил стать разговорчивей, но ждал еще одного аргумента.

Наконец согласился:

— Хорошо, вы меня убедили…

Аристархов довольно кивнул:

— Логика — вообще страшная сила. Убийственная просто.

И пленный стал рассказывать…

Говорил сбивчиво, быстро, словно торопился на все тот же обед. Его не перебивали, слушали внимательно. При этом Аристархов улыбался и кивал, а Чугункин демонстративно сохранял спокойствие и серьезность, иногда проверяя, на месте ли «Наган».

Из речей пленного выходило, что оный действительно попал в смутное войско совершенно случайно. Ни в каких грабежах-бесчинствах, разумеется, не участвовал, и даже не слышал о таковых. Получалось, что этот повстанец святее Патриарха Московского и Всея Руси Тихона, и дышит непосредственно в нимб апостолам.

Но Аристархова и Чугункина интересовали иные показания: про тех, кто командовал прорвавшимся эскадроном. Эти показания выглядели еще сказочней повествований о праведности пленного. Но вот беда — совсем недавно батальон Аристархова попал именно в сказку. При этом сказку выбрали пострашней…

На своем непосредственном командире пленный почти не остановился, зато много рассказал о колдуне. Впрочем, многое Аристархов видели собственными глазами: эскадрон заговоренных от пуль, восставший из мертвых.

— …Этот человек — чудь, самоед не то карел не то финн. — вещал пленный об Лехто. — Его все боятся! Даже Афанасий, командир-то наш. И я боюсь его сильней, чем Афанасия. Афанасий-то что? Пошумит, посулит зуботычин да расстрелов, но к утру все забудет. А этот не говорит ничего, сразу бьет! Рукой махнет — человек отлетит через площадь, или вот заживо загорится ярким пламенем!

— Самоед, говоришь… — переспросил Чугункин. — Я слышал, что финны дикие до такой степени, что едят в голодные годы своих детей и стариков…

Но Аристархов покачал головой:

— Ничего подобного. Я сам служил с финном — никого он не ел… Спокойный, тихий человек был. А что касается «самоедов» — то это у них название народа такое, от саамов происходит. Карелы и финны — саамы, вроде как русские и украинцы — славяне…

Когда пленный выговорился, долго сидели молча. Каждый думал о своем. Пленный сидел, сдерживая дыхание, пытался выглядеть кротким, незаметным. Но через пару минут молчания не выдержал:

— Ну так как… — начал осторожно и замолк.

Аристархов, задумчиво махнул рукой:

— Можешь быть свободен… Скажешь, что я распорядился тебя накормить.

Когда пленный ушел, снова молчали. Аристархов все так же думал, глядя куда-то в угол. Клим поднялся и прошелся по избе, остановился у окна.

Проговорил:

— Надо распорядиться все же пустить его в расход. Только не стрелять, конечно, а приказать кому-то его тихо удавить.

— Нет! — Аристархов был так категоричен, что Чугункин вздрогнул.

Комбат не просто возражал, он ставил точку.

Но Чугункин этого сразу не понял:

— Мы же не клялись…

— Хуже! Мы ему дали слово. Что будет, если нашим словам никто не будет верить?

— Ну он же наверняка бандит! Его, вероятно, есть за что расстрелять.

— Вероятно, расстрелять всех есть за что. Меня — за происхождение, за мои погоны. Вас — за то, что Вы сегодня утром бежали с поля боя.

Это был удар ниже пояса — Чугункин ожидал, что утренний бой забыт. Хотя Клим и подготовил контраргумент, к данному времени тот забылся. Пришлось вспоминать его:

— Но бежали все!

— Бежали все! Но после команды! И кроме вас, все бежали в нужную сторону!

Чугункин замолчал, подбирая нужный довод, но Аристархов махнул рукой:

— Лучше скажите, что будем писать в рапорте об операции. Почему ушел неприятель?