Хранитель лаванды

Он снова наклонился к ней и поднял стеклянную перегородку, чтобы шофер их не слышал.

– Да?

– Ты… – Она замялась. Не стоило бы торопить события. Но ей же надо сообщить в Лондон хоть что-нибудь.

Он усмехнулся.

– Влюблен ли я? Спроси меня вечером.

Она испуганно заморгала, но попыталась скрыть свои чувства за вымученной улыбкой.

– Не дразни меня!

– А мне казалось, ты веришь в любовь с первого взгляда.

Лизетта стушевалась.

– На самом деле я о другом хотела спросить.

– Не стесняйся.

– У тебя сейчас какие-то неприятности?

Килиан пристально посмотрел на нее.

– Нет. Но они словно бы сами меня находят, – загадочно отозвался он.

Она накрыла его руку ладонью.

– Вчера вечером у тебя был такой мечтательный голос, словно ты хотел многое изменить.

– Все военные хотят многое изменить. Мало кто из нас выбрал бы войну. А тем из нас, у кого есть возможность что-то изменить, стоило бы ею воспользоваться… иначе мы горько пожалеем о своей трусости.

Лизетта видела, что он сказал куда больше, чем собирался. Она улыбнулась.

– Слово «трусость» к тебе совершенно неприменимо, – прошептала она и послала ему воздушный поцелуй. Килиан с тоской посмотрел на нее и неохотно закрыл дверцу. Шофер тронул машину с места, в темноту ночного Парижа. Лизетта повернулась, еще раз взглянула на Килиана – не заходя в гостиницу, тот зашагал прочь. Он казался воплощением одиночества – единственная живая душа на авеню Клебер, – а потом пропал, растворился во тьме. Машина набрала скорость.

Что-то тяготило полковника. Он несколько раз упоминал, что сожалеет о чем-то, послание Штюльпнагеля застало его врасплох. Предложение встретиться звучало совершенно невинно и правдоподобно, но чутье подсказывало девушке, что Килиан не купился на эту правдоподобность. Зачем военному коменданту Парижа, одно слово которого способно поднять по тревоге солдат по всему городу, да что там – по всей Франции! – обсуждать меры безопасности с офицером, ответственным за связь с духовенством? Возможно, звучит достоверно… но не до конца. У Штюльпнагеля полно помощников для такого рода дел. Ему незачем назначать срочную личную встречу с Килианом. Лизетта нахмурилась, гадая, не пытается ли она найти скрытый смысл там, где его нет.

Правда же состояла в том, что ей отчаянно хотелось защитить Килиана, уберечь от всех бед. Черт бы его побрал – ну почему он такой обаятельный?! И почему его прикосновения так на нее действуют? Все должно было быть совершенно иначе. Она – разведчица, шпионка, ей полагается использовать людей, сохраняя холодную голову… Почему же у нее так горят щеки? Почему так бешено бьется якобы бесстрастное сердце?

Она вдруг застеснялась, осознав, что осталась наедине с шофером – свидетелем их утомленных ласк. Каково же было ее потрясение, когда тот, словно прочитав ее мысли, опустил стеклянную перегородку. Автомобиль замедлил ход и остановился.

Девушка растерянно заморгала. Ей вдруг стало страшно.

– В чем дело? – осведомилась она, нервно приглаживая волосы.

–  Bonsoir , Лизетта, – отозвался шофер, поворачиваясь. Даже во тьме она узнала этот голос, узнала лицо Лукаса Равенсбурга.

26

Люк понятия не имел, что думает о нем Лизетта после того давнего дня, когда он сорвал у нее поцелуй на заднем сиденье автобуса, трясущегося по извилистой дороге из Горда в Кавайон. Тогда на дворе стояла осень. Прошло семь месяцев со дня, вместившего в себя ярость и кровь, отчаяние и убийство. В тот день присутствие Лизетты стало для Люка спасительным плотом посреди разбушевавшейся стихии.

Он сам не знал, почему отпустил ее, как позволил уехать. Ни одна женщина никогда не производила на него такого глубокого впечатления, как Лизетта, ни одна женщина не переживала вместе с ним столь глубоких потрясений, не видела его таким надломленным. Он вымученно провожал взглядом ее поезд, уходивший с железнодорожной станции в Лионе. Люк волновался за девушку, был одержим стремлением ее защитить. Больше ничего не имело значения для его взбудораженного рассудка. Воспоминания гибели Вольфа леденили душу. Coup de grace , совершенный по злорадному распоряжению фон Шлейгеля, до сих пор преследовал его по ночам, лишая сна.

Со дня смерти Вольфа прошло много недель, но боль утраты не стихала. Люк ожесточился и отвердел. Исчез беспечный юноша, предававшийся любви в лавандовых полях, мечтатель, способный любоваться тем, как луч солнца наделяет одинокий стебелек мерцающей красотой, как волшебно серебрится в лунном сиянии полоска дикой белой лаванды.

Даже в пучине горя Люк не переставал думать о Лизетте. Ни он, ни она не искали любви, однако судьба свела их вместе – и горести их слились друг с другом. Оба они были упрямы и своевольны. Непокорность Лизетты, ее способность дать ему отпор, раздразнить и раззадорить его, разрушили броню, которой Люк окружил свое сердце. Лизетта царила там безраздельно. Он знал, что любит ее, и посвятил всего себя тому, чтобы охранять и защищать ее.