Однако Игнациус никуда не побежал и даже не заплакал. Глаза его оставались сухи, отчего-то он никак не мог повернуться к храму спиной. Словно чувствовал – надо оставаться здесь… надо искать… Само собой, он не знал, чтo же именно ему следует искать – просто кружил вокруг извергающих непроглядный дым руин, кружил, кружил до тех пор, пока из дыма вдруг не вывалилась, задыхаясь и кашляя, жуткого вида фигура, когда-то явно бывшая человеком.
Жрец храма выжил явно чудом. Левой руки не было, плечо срезало начисто, словно громадной палаческой машиной для обезглавливания – Игнациус видел такие на картинках. На чудовищной ране вздулся черный пузырь запекшейся крови, мальчик подумал, что жрец наверняка пустил в ход какую-то магию, и мысль эта вновь была мыслью спокойного, хладнокровного и много повидавшего взрослого человека, а отнюдь не охваченного паникой подростка.
Тело жреца покрывало жуткое месиво из полусгоревшего одеяния, крови, грязи, обрывков каких-то листов, словно его вываляли в останках растерзанной библиотеки. Жреца шатало, однако глаза его сохранили ясность.
– А… т-ты тоже… м-молодец… – он едва выдавливал слова, точно пьяный. – Молодец, м-мальчик… всегда г-говорил – из т-тебя в-выйдет т-толк…
Свист над дальними верхушками леса. Игнациус, уже кинувшийся поддерживать жреца, и сам жрец повернули головы.
Стремительное, широкое – наверное, сто шагов в поперечнике – сверкающее кружение, в середине которого – пустота. Гибельный призрак мчался, свистя и завывая, в разные стороны летели срубленные вершины, а в обезглавленные стволы тотчас вцеплялся жадный огонь.
И вновь Игнациус прежде, чем понял, в чём же дело, успел броситься на землю, увлекая за собой раненого жреца. Чудовищное оружие врезалось в край холма, начисто снесло покрытую вековыми деревьями вершину и понеслось дальше, оставляя за собой широкую полосу пламени.
– Т-таких много… – шептал жрец, с усилием выталкивая из себя слова. – М-мы… уничтожили д-две… – голова бессильно упала на грудь, однако раненый сумел овладеть собой. – У-уходи о-отсюда… у-уходи, п-пока не п-поздно…
Очень ценный совет. Сами бы мы никак не догадались, зло подумал Игнациус.
Глаза жреца закатились, полураскрытые губы шептали что-то вроде «иди к алтарю, иди к алтарю…» Не колеблясь, юноша опустил раненого наземь и бестрепетно шагнул в клубящийся дым. Непонятно, что тут могло служить его источником, но, во всяком случае, открытого пламени Игнациус не видел. Глаза немилосердно щипало, паренёк едва дышал, однако упрямо брёл вперёд, действительно туда, где должен был находиться алтарь, посвящённый новому божеству Ракоту-Заступнику, так и не сумевшему, однако, заступиться за вставший на его сторону мир.
Двигаясь на ощупь, Игнациус на самом деле вскоре наткнулся на алтарь – куб из необработанного чёрного мрамора, доставленный откуда-то с северных гор. Пальцы юноши тотчас нащупали рассёкшие алтарь во всех направлениях глубокие трещины – сердце Храма выдержало первый удар врага, но устоять перед вторым шансов уже не имело. Тем не менее Игнациус вцепился в края алтаря, словно утопающий в обломок мачты. Хоть какая-то надежда уцелеть…
Что делать дальше, мальчишка решительно не знал. Раненый жрец остался где-то снаружи, за пределами дымных стен (кстати, здесь, возле самого алтаря, и дышалось почему-то легче, словно и не рвались из-под самых ног жирные чёрные клубы).
То, что происходило с Игнациусом после этого, вообще не поддавалось никакому описанию. Его губы стали сами собой шептать слова – «открывайся, открывайся, открывайся…»; он повторял их на всех трёх выученных храмовых языках, или, как тут говорили,
Что он стремился открыть – Игнациус не знал. Было только одно – холодное и твёрдое понимание, что
…Боль родилась в темени, поползла вниз по своду черепа, достигла плеч, рук, всё дальше и дальше; боль коснулась камня, и алтарь, казалось, тоже застонал – вместе с гибнущим миром. Юноша увидел – словно птица из небесных высот – огромную картину: море лесов, ограниченное коричневыми горными хребтами, синие нити рек и голубые кругляши северных озёр. Кое-где виднелись игрушечные башенки городов и замков; впрочем, правильнее было б сказать, что они не «виднелись», а «терялись» в дыму.
Дым был всюду. Длинные, на многие лиги хвосты, настоящие реки в небесах, нерассеивающиеся, словно умерли разом все ветры. Нигде не видно открытого огня. И нигде не видно врага.
Игнациус затрясся. От самого примитивного ужаса. Уйти, бежать отсюда, куда угодно, закрыв глаза!..
«Откройся, Эмдене, Пертеро!» – на всех трёх ведомых языках.