Хранитель мечты

Он скользнул двумя пальцами внутрь ее тела, медленно раскрывая ее. Девушка выгнулась дугой, стремительно и безмолвно. На мгновение ее волосы щекотно коснулись его ног, полные груди с острыми напряженными сосками оказались устремленными в темные небеса. Дрожь зародилась в ее бедрах, потом распространилась по всему телу, как распространяются по воде круги от упавшего камешка, и по мере того, как пальцы его двигались внутри нее, дрожь нарастала, пока не превратилась в конвульсивные содрогания. Она выкрикнула его имя, наполнив его радостью сознания, что все это — его рук дело, что он может заставить ее на несколько секунд прикоснуться к раю; что имя, которое срывается в эти секунды с ее губ, его имя.

Девушка склонила голову и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, потемневшими от желания. Губы ее трепетали, припухшие оттого, что она кусала их в момент наслаждения. Крепко обхватив ее за бедра, он приподнял ее и медленно, очень медленно вошел в ее тело. Он не хотел спешить. Он хотел, чтобы это длилось и длилось вечно.

Он протянул руку, чтобы ощутить в ладони тяжесть ее иалитой груди, но в этот момент теплый ветер с силой ворвался между камнями и раздул пламя свечей. Отблеск пламени упал на ожерелье, и оно вспыхнуло, словно и впрямь поймало искру, способную его зажечь. Он сам не заметил, как дотронулся до языческого украшения.

Оно было горячим. Бог свидетель, оно было раскаленным! И сквозь полурасплавленный металл отдавалось биение ее сердца, словно это его, обнаженного, он касался кончиками пальцев. Сердце девушки билось повсюду: в его пальцах, в его крови, в его собственном сердце. Звук его биения напоминал звук бьющегося о скалы прибоя. Постепенно на грани видения собралась серебристая дымка, клубясь и закручиваясь водоворотом. Он посмотрел вверх, на небеса, полные звезд, и там тоже было движение, словно созвездия все быстрее вращались над головой. Мало-помалу темные небеса превратились в воронку пульсирующего белого света...

Он стоял посреди кольца мейнхирион, держа в объятиях свою любимую, а вокруг кружились в бешеном танце воины — странные воины, совершенно обнаженные, в голубой воинственной раскраске, с длинными волосами, пряди которых на концах были забраны в острые наконечники. Они потрясали бронзовыми мечами и что-то выкрикивали, им вторили проповедники в белых одеяниях, беснующиеся с пеной на губах. Звук, похожий на рев фанфар, ворвался в уши, дикие вопли усилились. Кто-то кричал от ярости, кто-то выл от боли. Глаза шипало от дыма, небо над головой истекало кровью и горело огнем, и ему было страшно, страшно, страшно умереть. Он не мог вынести самой мысли о том, что покинет ее, даже сознавая всем сердцем, всей душой, что и за порогом смерти она будет принадлежать ему, она будет его ждать, ждать его годы, десятилетия, века. Его любимая...

Небо над головой горело, звезды бешено кружились и падали — ливень огня, дождь белых искр. Свет струился сквозь него, пока и сам он не превратился в свет и она не стала светом тоже. Свет сиял, сиял, сиял... и вдруг исчез, и оказалось, что он просто-напросто смотрит в глаза Арианны.

Теперь она вела бешеную пляску их страсти, то поднимаясь на коленях и едва касаясь его, то неистово опускаясь и принимая в себя всю длину его, то распластываясь по нему, то раскачиваясь, то с силой сжимая бедрами его бедра. Он по-прежнему хотел, чтобы это длилось вечно, но уже внутри зародилась первая дрожь — знак близкой разрядки, и он понял, что не сумеет отдалить ее. Он был уверен, что умрет, достигнув пика наслаждения.

Он закричал во весь голос, словно сама душа его выплеснулась наружу вместе с семенем.

Арианна упала ему на грудь, спрятав лицо в изгиб его шеи. Она дышала часто, и хрипло, и очень громко, и сердце ее билось как безумное. Он хотел коснуться ее, но был не в силах, потому что так и не обрел единого себя, потому что частично еще пребывал среди звезд, где было прекрасно, а частично — внутри нее, где было даже прекраснее. Теперь он всецело принадлежал ей, этой женщине, его жене, потому что она все-таки взяла его душу. Он знал, что никогда уже не будет тем, кем был до этой ночи.

— Cariad... — прошептал он по-уэльски.

Никогда прежде он не слышал этого слова, но знал, что оно означает. Любимая!

***

Это случилось не сразу, но по мере того, как дни складывались в недели и уходили в прошлое, как лето сменилось осенью, Черный Дракон научился быть счастливым, научился радоваться.

Он видел, как жнут хлеб на его землях. Крестьяне, крепостные и свободные, утро за утром выходили в поля с серпами в руках и срезали спелые колосья. Другие вязали их в тугие снопы, третьи молотили деревянными цепами. Четвертые раз за разом подбрасывали зерно с помощью кусков холста — веяли, чтобы освободить от остатков соломы и мякины. Ветер, что проносился в это время над Руддланом, приобретал свежий, ни с чем не сравнимый запах жатвы.