Хранитель мира

Глаза святого отца светились преданностью и восхищением. Еще бы им не светиться! Не так часто простому священнику, которым он был еще совсем недавно, доводится общаться с самой настоящей святой! Пускай она даже из природной скромности и не стремится к земным почестям, предпочитая находиться в тени и помогая людям и церкви втайне, но уж он-то, допущенный к сакральному знанию, был просто обязан оказывать ей все подобающие почести.

Вот и сейчас. Впрочем, одну небольшую вольность он себе все же позволял. Его спина была согнута в поклоне, но глаза не отрывались от стоящей перед ним женщины. Рослая, статная фигура. Длинные льняные волосы, заплетенные в толстую косу, спускающуюся до уровня бедер. Женщина в полном расцвете сил и зрелости. А еще — невероятная, невозможная, абсолютно нереальная красота и одухотворенность, заключенный в каждом изгибе скрытого грубым монашеским платьем тела, в каждой черточке невозможно прекрасного лика. Красота не человека, но ангела, ибо человек просто не может быть столь прекрасен, как это совершенное создание Господа.

— Оставь, Афанасий. — Ровный, спокойно-дружелюбный и невероятно мелодичный голос, который хотелось слушать и слушать, что бы ни говорила его хозяйка. — Ты же знаешь, я не люблю этого.

— Как прикажете, Пресветлая. — Он всегда отвечал ей этими словами. Даже если бы она приказала ему немедленно совершить харакири или вырезать всех новорожденных детей в городе, ответ был бы тот же. Но кланяться каждый раз при встрече он не переставал все равно.

Легкая, едва различимая тень недовольства скользнула в невозможно синих глазах закутанной в скромное монашеское облачение прекрасной женщины. Впрочем, голос не изменился, оставаясь все таким же ровным.

— Я знаю. Твоя преданность не нуждается в дополнительных подтверждениях. Я уже говорила тебе, что не стоит тратить время и силы на совершенно излишние жесты. Впрочем, я вызвала тебя не для этого.

— Что прикажете, Пресветлая? — Вся фигура его преосвященства, архиерея Афанасия полыхнула готовностью выполнить любой отданный приказ.

— Отзови седьмую группу.

На мгновение в глазах мужчины отразилось недоумение. Недоумение настолько сильное, что он даже осмелился задать вопрос:

— А как же Королев?

— Нет нужды, — разрешила его сомнения повелительница. — Он уже мертв. Да будет Господь милостив к его заблудшей душе. — Лицо ее отразило легкую печаль. — А нам требуется спешить — если мы промедлим, то шансы на то, что нас обнаружат и попытаются помешать, значительно возрастут. Так что не трать времени даром, ожидая мертвеца, и перебрасывай седьмую группу к следующей цели!

— Киоки Тоно, Япония? — вопросительно поинтересовался Афанасий.

Женщина молча кивнула. Взгляд ее был тверд и печален.

Еще раз поклонившись, священник быстрым шагом вышел из маленькой, залитой ярким солнечным светом кельи отдаленного от городской суеты монастыря и направился исполнять отданное ему распоряжение. А женщина тихо вздохнула, осторожно поправила головной платок, посмотрела в окно, вверх, на безмятежно синее небо, после чего печально произнесла:

— Прости меня, Артур Святославович Королев. Это было необходимо. Необходимо для спасения. Надеюсь, там, куда попала твоя душа, тебе будет хорошо! Да будут милостивы к тебе твои боги.

Из ее глаз — глаз с невозможна, неестественно синей радужкой, в которой отсутствовал зрачок, — выкатилась пара слезинок, разбившихся о каменный пол.

Это уже было обычаем. Слова прощания и слезы по бардам. Бардам, которые были убиты по ее приказу, с ее непосредственной помощью и участием. Но выбор был сделан давно, и она знала, на что идет. И потому, гордо выпрямившись, она отвернулась от окна и спокойным, уверенным шагом пошла к выходу из кельи. И лишь длинная льняная коса, сердитой змеей бьющая по бокам, совершенно не в такт мягкой и плавной походке, выдавала настроение облаченной в черные монашеские одеяния прекрасной женщины.

Женщины, которая вовсе не являлась святой, что бы о ней и творимых ею чудесах ни думали эти глупые смертные. Женщины, которая и человеком-то не являлась и к тому же была рождена задолго до распятия добродушного еврейского философа, провозглашенного этими смешными смертными Богом, которому они упорно молились на протяжении уже двух тысяч лет.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Не можешь — научим, не хочешь — заставим, или Магические методы исцеления

Был этот мир глубокой тьмой окутан.

Да будет свет! И вот явился Ньютон.
Но Сатана недолго ждал реванша.
Пришел Эйнштейн — и стало все как раньше.

Первые две строки — Александр Поуп (1688–1744)

вторые — Джон Сквайр (1884–1958).

Общий перевод С. Маршака