Хранитель пограничной крепости (Первая часть первой книги)

Сайвафина Осенняя Ягода, самая старая женщина не только в Грайане, но, пожалуй, и в мире, называла всех Орлов своими детьми, потому что давно запуталась, сколько раз надо прибавлять «пра» к слову «внук». Рожденная еще в Огненные Времена, она проводила в прошлое уже триста двенадцать лет, успешно сопротивлялась недугам и храбро смеялась над Бездной. Правда, время правления Лаограна, Первого Короля, она помнила отчетливее, чем события прошлого месяца, да путала порой имена своих многочисленных потомков, но в старческое слабоумие отнюдь не впала. Разум ее оставался ясным, и лишь восемь лет назад она перестала быть Мудрейшей своего Клана, добровольно уступив место одному из своих «детей».

Сайвафину называли Бессмертной Орлицей. Может быть, это было правдой. Но мало того – она была Истинной Чародейкой. Маги говорят: дар, как хорошее вино, с годами созревает и крепнет... Орлица умела безошибочно узнавать, правду говорит человек или лжет. «Вернее, – уточняла она, – считает ли сам говорящий свои слова правдой, ибо единой для всех правды нет в этом мире!»

Сейчас Сайвафина неспешно подошла к мраморной полукруглой скамье, где для нее мгновенно освободилось место, и чинно села. Король вернулся на возвышение и вновь занял судейское кресло.

И почти сразу толпа загомонила, отвернувшись от возвышения. Арлина, не выдержав, вскочила с места, но кто-то из сидевших рядом Волков дернул ее за рукав и заставил опуститься на скамью.

За толпой не видна была подъехавшая тюремная повозка, но сейчас на глазах у всех два человека неторопливо шли по живому коридору.

Оба держались спокойно – но по разным причинам.

Впереди шел Ралидж. На нем была свежая рубашка, под тонким рукавом угадывалась повязка. Смену одежды принес в тюрьму Даугур, добившийся у короля разрешения повидать заключенного. Визит Мудрейшего был воспринят Ралиджем как нечто естественное: кому же, как не Главе Соколов, заботиться о сородичах? Разумеется, молодой человек был очень почтителен, подробно изложил Даугуру обстоятельства дела и теперь не боялся суда, считая его фарсом. Припугнуть его хотят, чтобы взялся за ум! Но неужели это нельзя было сделать деликатнее, не выставляя Сокола на публичный позор?..

Ралидж шагал твердо и уверенно, пряча в глазах искры гнева.

А Орешек держал голову высоко, с дружелюбным любопытством поглядывая по сторонам. Толпа перешептывалась, изумляясь его мужеству, но никто не знал причины такого самообладания.

Да, он выглядел не так, как в тюремной камере, когда ужасные дни ожидания поставили несчастного парня на крайнюю ступень отчаяния. Ему было невыносимо страшно – куда страшнее, чем в Подгорном Мире, в кольце Людоедов. Здесь он был один, не перед кем было сохранять показную смелость, и от этого было еще тяжелее.

Ядовитой рыбой всплывал в памяти рассказ Аунка о гибели Юнтагимира, о том, как потерявшие надежду люди обрывали свою жизнь. Там, в лесу, это показалось Орешку нелепым враньем: разве может человек собственной рукой убить себя? Но теперь он чувствовал, что почти в состоянии совершить такой немыслимый поступок. Был бы у него нож...

Но, хвала богам, ужас и отчаяние не могут вечно владеть человеком. Страх перегорел в душе Орешка, сменился тоскливой усталостью, почти безразличием к будущему.

Когда ползвона назад Орешку дали горячей воды, чтобы он мог как следует умыться, и даже разрешили сбрить неряшливую щетину, парень невесело усмехнулся: прямо хоть на сцену!..

И эта мысль оказалась целительной. Орешек вспомнил то, что не раз говорил себе: жизнь – часть огромного бесконечного спектакля, который люди играют для богов. Сейчас его выход... может быть, последний. Так надо сыграть как можно лучше!

И вот он идет среди расступившейся толпы, под приглушенное перешептывание. Актер привык к множеству жадных глаз, каждый взгляд придает ему уверенности. Сколько зрителей! А самые главные – те, кого он не видит и увидеть никогда не сможет. Но они смотрят – и нельзя скомкать свою роль. И пусть глубоко внутри льдинкой затаился страх – выше голову, актер!..

Но первым по кивку короля на возвышение поднялся не Орешек, а Ралидж – само смирение: глаза потуплены, поклон глубок...

Бессмертная Орлица крест-накрест прижала руки к груди и устремила взгляд на подсудимого. Тут же вокруг Ралиджа замерцал, переливаясь, рой желтых искр. Из них соткалась золотистая пелена, которая становилась все прозрачнее и вскоре стала невидимой для глаз. Но и король, и подсудимый, и зрители знали, что теперь чары не дадут молодому Соколу сказать ни слова лжи безнаказанно. Любое фальшивое заверение, сорвавшееся с его уст, заставит пелену помутиться, повиснуть в воздухе грязными разводами...

Присутствие Сайвафины заставило Ралиджа хмуро задуматься. В тюрьме он тщательно взвесил, что ему отрицать, а в чем признаваться. Чародейка одним жестом перечеркнула эти расчеты, и с внутренним облегчением Сокол решил не лгать. В конце концов, что с ним могут сделать? Зачем вилять и унижаться?

И со спокойной наглостью человека, знающего себе цену, Сын Клана начал отвечать на вопросы короля.