Хранитель понятий

Террорист пытался выдрать руку из захвата и нажимал на курок – пули разлетались вольными осами во все стороны. Падали зрители, перегораживая выход. Схватился за живот Мак-Набс. Пистолет защелкал впустую, когда Роберту Ливси удался апперкот. Нокаутированный террорист осел в кресло, напоминая заснувшего зрителя.

– Вы в порядке, Мак-Набс? – Ливси опустился на колени рядом с шотландцем.

– Что в таких случаях принято говорить, доктор? – вместе с кровавой пеной губы Мак-Набса выжали из себя вопрос.

Дурная предсмертная граната погибающего пацана взмыла вверх и влепилась в потолок у люстры. По побелке с проворством молодых змей разбежались трещины. Хрустнуло, натужно затрещало, лопнуло. И люстра величественно, как должны опускаться на планету Земля летающие тарелки ради контактов третьего рода, поплыла вниз.

Вздрогнула театральная собственность, ударная волна взвинтила пыль. Могучий костяк люстры сокрушил полукруглым навершием хилую прослойку кресел и шейные позвонки залегшего под креслами Чека.

С таким звоном взрываются склады стеклодувного завода. Алмазной россыпью хлынули-покатились осколки стеклянных подвесок. Осколки засыпали навеки закрывшего глаза Мак-Набса, укрывшего своим телом супружницу майора Оловича и контуженного взрывной волной Ливси...

...Следующий, кто хотел выскочить из ложи, влетел обратно с пулей в груди. В царском проеме образовался Палец с волынами в каждой руке.

– Харчо! – залп из двух стволов продырявил выходные «кожанки» двух рыночных людей. – Выходи! Я тебя видел!

Путь в коридор накрылся, и прочие хачики сигали через барьер царской ложи, будто загорелые кенгуру.

– Ты трусливый шакал, – Харчо, таки навестивший земляков, никуда не прыгал. Он ждал Пальца у бортика царской ложи, держа волыну опущенной дулом в пол. За его спиной открывался прекрасный обзор на сцену, которую уже плотно заволок серый в белых разводах дым. В дыму трещали автоматы.

– Ты не мужчина. – Харчо презрительно скалился белыми зубами. – Ты набрал стволов, потому что ничего не можешь без них. Индюк паршивый, пидарас, русак!

Палец молча давил штиблетами дорожку, смягчавшую проход в центре ложи. На скрип в углу он вскинул одну из волын и усатого черноволосого джигита, пытавшегося отсидеться за стулом, свинцом отшвырнуло к стене.

Из дымовой завесы над подмостками тенью отца Гамлета выступила фигура в черном, подняла трубу. Белый реактивный след нарисовался над разгромленным зрительным залом и в бельэтаже бабахнуло. В партере, амфитеатре, в ложах и на галерке защелкали выстрелы – колени фигуры в черном подогнулись, фигура завалилась в дым обратно.

– А мне нравится заваруха. После нее в городе образуется масса бесхозного добра. – Палец встал, чуть расставив ноги, на расстоянии одного плевка до Харчо. Волыны опустил к бедрам. – Я заберу твои рынки, черный.

– Что ты скачешь, как тушканчик? Забери, если ты мужчина, а не пыли.

– Ты толкал про мужчин, – Палец разжал левую ладонь, ствол выскользнул из нее, шмякнулся на дорожку. – Один уже выбросил. Я тебя, черножопый, голыми руками удавлю. Знаешь, как цитрус давят? Узнаешь. Кидаем на счет три и бьемся как мужчины?

– На счет три? Считай...

Паника бросила артистов со сцены по сторонам. Один человек поступил непонятно. Отбежав за задник, свернул за третий занавес и помчался к металлической лестнице. Лестница вела не прочь из театра, а всего лишь наверх, к путанице решеток, спусков, подъемов и переходов, крепежей, таинственных конструкций, – ко всему тому, что находится под куполом сцены. От пожара на высоте спастись было бы невозможно, наоборот, человек попадал там в ловушку.

Он загромыхал по железным ступеням каблуками хромовых сапог, которые входили в его образ, как и кафтан, что он сбросил у подножия лестницы, и борода, которую сорвал, добравшись до середины подъема. От Ивана Сусанина, партию которого человек исполнял этим вечером, остались шаровары и русская шапка колпаком. Никто человека не преследовал, никому он был не нужен...

...– Раз, – четко выдал Палец.

Внизу вспыхнула нешуточная пистолетная пальба.

– Два.

Кромсавшие друг друга взглядами Харчо и Палец не обратили внимания даже на сброшенное с верхних ярусов и пролетевшее мимо ложи тело. Наступала пора последней цифры, за которой падут на пол волыны и начнется согласно уговору настоящая мужская борьба, и одному не выжить.

– Три.

Палец вскинул волыну, чтоб зашмалять черному в лобешник.

Харчо жахнул от живота. Шесть раз подряд. Чтоб подлый шакал никогда не загавкал.

– Свиньей и сдох, – сплюнув, Харчо подобрал волыны Пальца. Пригодятся, клянусь матерью.

Самое смешное, что не случись телефонной путаницы и шальной пули у виска, один из них все равно бы замочил другого. Не завтра, так послезавтра. Потому что это были не люди, а звери, которые кусают тех, кто ближе...

...Дым лизал театральные коридоры. Колобок прикрыл за собой дверь. Панцирь нырнул именно в эту комнатуху. И где-то затихарился.

Шрам велел страховать подходы. Этим сейчас Колобок и занимался. Выбить из игры Панциря – сильная карта в подстраховке.