Хранитель понятий

Он был еще жив, поскольку мнительный Вензель подозревал, что покеда не до донышка выжал из Сереги известное тому за списки. И кроме того, на рождественские каникулы отвалили все нотариальные конторы. А передачу от Шрама к Вензелю собственности следовало запротоколировать юридически абсолютно легально. Типа, если все покатит по плану Вензеля, жить Сереге до третьего января.

– Позыркай, Чек, какие сыроежки! – Пальцем, обхваченным золотой гайкой, Арбуз провел потную дорожку по стеклу, за которое театральщики упрятали пожелтевшую фотографию. – Их бы к нам, чтоб на бильярде сплясали про лебедей.

– Ты на год глянь. И Арбуз достал уже. Хорэ стены обходить. Почапали в буфет!

– Там давиловка, Чек. Черные засели. Ты сам слыхал, за разборки без команды печень вырвут.

Чистая правда. Кисель с кривоносым Махно не шибко надеялись, что если будут сидеть истуканами в зале, то Вензель сдрейфит и тормознет свои подлые амбиции. Поэтому Махно с Киселем сообща прикумекали кое-что позабористей: решили устроить старцу небольшой сюрприз. Как только потухнет безобразие на сцене и финально опустится занавес, их самые доверенные люди с гранатометами… Но если старик залупится и не капитулирует, одним Вензелем станет меньше на свете белом.

В гримерке балерин еще ни о чем не догадывались. Полураздетые барышни были такие хорошенькие, что не наглядеться на себя в зеркало.

– Зиночка, а ты где справляешь?

– Мы с Сереженькой справляем у Хабибулиных на даче. Будут Рогины, скрипачка Надя, и для нее позвали Куакина. Маша, завяжи мне сзади!

– Столько черненьких в зале, девочки! Так страшно! Вдруг взорвут!

– А сами?

– И сами взорвутся. Они же глупенькие. Каждый пронес по гранате, по команде дернут и взорвутся.

– Думаешь, они Новый год не справляют?

– У них же весной Новый год. Маша, поправь мне розочку!

– Нет, правда, девочки, зал сегодня какой-то странный. Почти одни мужчины.

– Наверное, Ленка своих хахалей провела.

– Ошибаешься, балаболка! Если б я всех своих позвала, стадион пришлось бы заказывать…

…Гайдук засел в сортире. Хорошо, пацаны на входе торчали незнакомые, а в хате с люстрами он вовремя срисовал Арбуза с Чеком, которые пялились на фотки, потом узырил еще двух знакомых пацанов. Пришлось срочно посетить сортир.

Гайдук прихилял один. Уже вчера купонов в кассе не было. Пришлось тащиться за фраером, выкупившем броню, отоваривать по башне, а для ложного следа тырить еще и лопатник с кредитными карточками, часы и цепочку. Карточки Гайдук бросил нищему в шапку, а второй, лишний, купон сжег над газовой плитой.

– Занято! – отшил он очередного нетерпеливого театрала, глотая перекумаренный освежителем воздух. Будто в хвойном лесу, только мишка рядышком отстрадал медвежьей болезнью.

– Козел сраный, – двинул ногой по двери невидимый театрал.

Гайдук еле сдержался, чтобы не выхватить волыну. Нельзя, бляха-муха. Маслята заготовлены для Шрама. Гайдуку по помидору групповые разборки, ему нужен этот подлый крендель Шрам, а Шрам тут сегодня нарисуется в обязаловку. Наводка – точняк…

…Маргарита Алоизиевна служила театру вот уже шестнадцатый год. Седьмой год ее пост был неизменен – у царской ложи. Пусть кто-то называет ложу правительственной, пусть кто-то на новый лад называет ее ложа-вип, но эта ложа навечно останется царской, какой создана. В ней императоры восторгались легконогими балеринами, рукоплескали оперным примам и влюблялись в них без памяти. Николай Романов и Матильда Кшесинская – любовь в сиянии свечей и бриллиантов короны, под скрип каретных колес. Из этой ложи царевны и великие княжны украдкой рассматривали пышноусых гвардейцев и томно обмахивались веерами. Какие были времена!

До сегодняшнего дня Маргарита Алоизиевна никак не предполагала, что грядут совсем иные – погибельные времена. Что ложу осквернят люди, которых дальше Лиговки не следовало бы пускать. А их пустили в святая святых. Губернаторы, послы, посланники, английская королева, Ким Ир Сен, Шеварднадзе, вы слышите, никогда, вы слышите? Ни-ког-да еще царскую ложу не превращали в рынок!

– Э, женщина, иди сюда! Меню давай! – Джигит выдернул программку из программного букета в руках старушки, сунул стольник и прогоняюше махнул рукой. – Сдачи не надо.

Коричневых и черных кожаных курток в ложе все прибывало, абреков набралось уже больше, чем царских мест, но шли и шли новые. Они целовались, обнимались, горланили, гомонили и горлопанили.

– Нельзя! – Маргарита Алоизиевна раскинула руки перед галдящей отарой с шампанским, коньяком, фруктами и двумя крашеными блондинками. – Охрану позову!

– Э, что кричишь? На! – Ей в программки сунули русский стольник.

Сунули ей, той, которой целовал руку сам Михалков-Кончаловский, с которой поздоровался сам Путин, которой кивнула английская королева. Маргарита Алоизиевна не могла никого позвать. Никто, кроме нее, не защитит ложу.

Маргарита Алоизевна припомнила своего мордатого зятя, их кухонную войну, его дробящие уши монологи. Маргарита Алоизевна едва удержала руку, чтоб не перекреститься. Господи, прости меня за грехи мои тяжкие, не корысти ради, а токмо во имя святости театральной!