Хранитель Реки

Опасности не было никакой, ничего запрещенного не везли, – но у Жоржа, с его-то анамнезом, еще долго тряслись колени. Старуха на правом кресле мстительно улыбалась, хотя она теоретически должна была бы быть благодарной компаньону – вполне могли лишить ее незадекларированных денежек. Но Евгения Николаевна – не из тех людей, кто долго помнит добро. Евгения Николаевна по большому счету и не любит ничего и никого, кроме трех-четырех странных и многими забытых людей. Вот за ними она бы не только в Европу – она бы и в Антарктиду поехала.

Жоржу глубоко наплевать на предметы ее необъяснимой страсти: и на Пьера Алешински, и на Карела Аппеля (не зря они свое объединение «Коброй» назвали), и на совсем уже безумного Жана Дюбюффе – особенно после того, как, по настоянию Шипиловой, внимательно он разглядел их «творчество» – уж не сравнить с его любимыми Поленовым и Саврасовым. Но говорить об этом Евгении Николаевне не следует. Потому что она или немедленно умрет от разрыва сердца сама, или разорвет сердце Жоржу, причем не фигурально, а напрямую – вырвав из груди крепкими сильными пальцами бывшей живописки. Или живописательницы?

Нет, даже пытаться шутить с Шипиловой он не станет. Если, не дай бог, с ней что-то случится – его миссия станет невыполнимой. И никакого утешения нет в том факте, что и ее миссия без него тоже осуществиться не сможет. Вот так их две миссии неразрывно связаны. Потому и приходится терпеть, как космонавтам в годичном полете. Страсть как хочется грохнуть напарника, а нельзя.

Вначале на их пути был городок с вообще непроизносимым названием – странные немцы частенько придумывали слова, занимающие на странице всю строку. И стоял городок довольно далеко от автобана, пришлось включать навигатор и чесать по узеньким, еле пара машин разъедется, дорожкам. Да еще и практически без обочин – вековые липы и дубы стояли вплотную к асфальтовому полотну.

«Не дай бог нам таких дорог, – подумалось Жоржу. – На каждом втором стволе цветы появятся».

Сам он за рулем «на грудь» не принимал. Да и порошок, на котором неплохо поднялся в девяностые, тоже не пробовал. Как говорится – просто бизнес. Но если дорогой кокаин убивал золотую молодежь, не нанося прямого вреда дилеру, не считая, конечно, украденных из жизни семи лет, то пьянь на дорогах угрожала непосредственно ему, Жоржу. А это уже совсем другое дело.

Первая цель не удовлетворила ни Евгению Николаевну, ни Жоржа.

Картин было семь, разного размера и, похоже, действительно старых (в этом Шипилова толк знала), но какие-то они были легковесные, игривые. Везде разнополые пастушки и пастушки, явно нерусского вида. И что самое неприятное – на трех из семи виднелись постройки, тоже никак не ассоциировавшиеся с российской действительностью конца девятнадцатого века. И хотя отдавали их по более чем пристойной цене – пять тысяч евро за все, – Жорж был вынужден отказаться.

Галантно раскланявшись с хозяином картин, несостоявшиеся покупатели уселись в свой мультивэн и поехали по адресу номер два, отстоявшему от предыдущего пункта на довольно значительное расстояние – почти семьсот километров, – которое они преодолевали почти весь следующий световой день.

И вот там их ждала такая удача, что от визита по последнему, третьему объявлению они решили просто отказаться. Во-первых, другой конец Германии, Фрейбург, почти самый юг, еще почти тысячу километров переться. А во-вторых, им так сказочно повезло, что не было никакого резона снова пытать счастья.

Но – по порядку.

Городочек был совсем маленьким, тысячи на три жителей. Скорее деревня, чем город, хотя, как и каждая германская деревня, очень цивильная и благоустроенная – со своей маленькой кирхой, маленьким рестораном, маленьким супермаркетом, маленьким отелем (что было очень кстати, потому как близился вечер).

Подательница объявления жила в небольшом каменном доме – впрочем, в городке все дома были каменные – и была, пожалуй, постарше мадам Шипиловой.

Они приехали в восьмом часу вечера, уже зная, что столь поздний визит, по здешним меркам, явно выбивается из рамок приличий.

К счастью, Евгения Николаевна на блестящем литературном немецком сумела убедить хозяйку, что они не тати ночные, а знаменитые русские искусствоведы, всю жизнь изучающие творчество германских художников второй половины позапрошлого века. Жорж хоть и не любил Шипилову, но вынужден был признать ее способности: будь он один, его бы точно не пустили в квартиру к одинокой старушке. Да и пустили бы – как бы он с ней объяснялся? Кроме русского и «фени», Велесов никаким языком не владел.

Старушка церемонно представилась гостям, кокетливо тряхнув седыми, слегка подсиненными прядями. Имени Жорж не уловил, а потому про себя именовал ее Генриеттой Карловной.

За чаем с ежевичным вареньем – из изящных, мейсенского фарфора чашек – она не торопясь рассказала, что картины подарил ей покойный супруг. На свадьбу.