Хранитель сна

— Моя девочка, я так скучала. Не вырывайся, дай мне тебе помочь, дай мне тебя уберечь, дай мне тебя сохранить. — Её голос больше не шипит, он ласковый и успокаивающий, его можно принимать вместо валерьянки. — Я спрячу тебя среди моих платьев, моя маленькая девочка. Я положу тебя на старую подушку с кружевной оторочкой, обложу тебя веточками лаванды, сиреневой лаванды, она такая красивая, и она отгоняет моль. — Левая рука душит моё горло, правая поправляет белокурые локоны. — Я накрою тебя мягким стёганым одеялом, лоскутным покрывалом, гобеленом с оленями и ты согреешься, ты успокоишься, ты заснёшь. Ты так долго не спала. Будет сухо, тепло, темно, уютно. — Её голосом можно усыплять больных перед операцией, её голосом можно снимать боль и останавливать кровь. — Тебе больно, девочка моя. Тебе больно, солнышко моё. Сейчас бабушка подует и больно не будет, больше никогда не будет.

Старуха втянула воздух, раздулась под кружевной ночнушкой тощая грудь, обтянутая сморщенной пигментной кожей. Чуть ослабла хватка костлявой руки. Если она подует, я засну и не проснусь. Со страшным криком я потянул руку, стянутую её тряпками: маленькую детскую ручку с припухлостями и перетяжечками. Я разрывал ткань, и ткань разрывала мне кожу. Мне было невыносимо больно, но боль намного лучше смерти. Боль проходит, а смерть нет.

Я вцепился старухе в горло так же, как она держала моё, с силой, которой нет у трёхлетней девочки, но которая есть у меня, упёрся обеими ногами в её впалый живот. С испуганно разинутым ртом, хватая воздух, который не проходил сквозь пережатое горло, старуха перелетела через меня, её пятки стукнулись в оконное стекло, стоптанные тапки разлетелись в стороны. Покрывалами, простынями, медленно опускались на тощие ноги её разномастные лохмотья. Пока она не успела прийти в себя, я схватил торшер и перевернул над ней.

Серый тяжёлый свет медленно потёк вниз, коснулся её лица, заструился по щекам, затёк в глаза, ноздри, рот с запавшими губами. Старуха закричала, но было поздно. Кожа, истончаясь, обнажила мышцы цвета провяленного мяса, серый свет разъедал их, в дырах проступила желтоватая кость. Тряпки взвились вокруг неё в предсмертной агонии и опали.

Я вытер лоб. Мышцы ребёнка способны на многое, но и им не по силам такие нагрузки. Руки мелко дрожали, я, совершенно обессиленный, упал на кровать рядом с полуистлевшим скелетом. Челюсть отвалилась. Из пустой грудной клетки через несуществующую носоглотку, через распахнутый рот вылетел огромный рой чёрных амёб. Здесь они не были такими прозрачными и невесомыми. Амёбы закружились над моим лицом, середина начала опускаться вниз, закручиваясь в смерч.

Я в панике перевернулся на бок, накрыл ухо подушкой, заткнул свободной ладошкой рот и нос. Хвост смерча возник у меня перед глазами, застыл на секунду. Я в ужасе смотрел на изгибающийся кончик, похожий на жало атакующей осы. Он застыл и вдруг вонзился мне в глаз, ввинтился в череп. Вторым, целым глазом, я смотрел, как втягивается в мою голову рой чёрных тварей. Боли не было, но голова сразу онемела. Боясь потерять сознание, я оттолкнулся от Лии и упал на пол возле её кровати.

Я исполнил свой долг, Лии больше ничего не грозит. Она будет жить спокойно и безмятежно в этом доме, полном любви, в котором нет и никогда не будет монстров. Монстры не заводятся там, где люди счастливы. А мне было немного жаль: я вспоминал, как купался в эманациях любви в гостиной Инжеватовых всего несколько часов назад, даже не догадываясь, какой короткой будет моя служба.

Шурочка тихонько приоткрыла дверь. Лия спала, скинув одеяло, разметавшись по кровати, и на её губах была улыбка. Мама подошла к кроватке и склонилась над дочерью. Девочка уже не была такой бледной, как в предыдущие дни, она не вскрикивала этой ночью, не звала родителей, не жаловалась на бабайку в шкафу. Это была первая спокойная ночь за последние дни.

Шурочка посмотрела под ноги, на коврике у кроватки лежал плюшевый кролик Лео, которого они подарили Лие накануне. Один пластмассовый глаз оторвался, рука надорвана, из подмышки торчит вата. Она подняла игрушку с пола и поморщилась: на ощупь она была влажной, чуткий нос Шурочки, привыкший различать оттенки ароматов самых изысканных французских вин, уловил запах давно немытого холодильника.

Держа кролика двумя пальцами она вошла на кухню. Сашечка потягивал свежесваренный кофе. Заметил игрушку в её руках, брезгливое выражение лица жены.

— Ого, — сказал он удивлённо, — по нему что, трактор проехался.

— Ну вот такое качество у детских игрушек, — ответила Шурочка. — Можешь себе представить? Танки строить умеем, а плюшевого кролика сшить так, чтобы он не развалился за одну ночь — нет.

Она открыла дверцу и выбросила игрушку в мусорное ведро. Вымыла руки с мылом, скривившись, понюхала пальцы:

— Фу, кажется до сих пор воняет этой затхлой мерзостью. Сашечка, давай сейчас съездим в магазин и купим Лие новую игрушку, только нормальную, фирменную, а не этот ужас. Кролик Леонид! — она покачала головой. — Полный идиотизм.