Хранитель времени

Вначале за окном мелькала его борода — знаменитая на весь город длинная узкая борода, делающая его похожим на средневекового алхимика. Потом в передней слышался его голос, тонкий, звонко дрожащий смех и затем грохот: это он вешал мимо крючка свое тяжелое пальто со вздувшимися карманами. Они всегда были набиты самыми невероятными предметами, которые он немедленно начинал нам показывать с гордостью коллекционера, приобретшего неоценимые сокровища.

Здесь были круглые, как луковица, часы без заводного ключа; медный подсвечник на подставке в виде египетского фараона; табличка с выгравированной по-латыни надгробной надписью на могиле кошки; прошлогодний турецкий календарь и множество других вещей такого же характера. Дядя Сеня счастливо сообщал моей матери, что купил их за бесценок, а любой антиквар немедля даст ему в три раза больше. Мама, задумчиво посмотрев на этот хлам, ставила перед дядей Сеней большую тарелку украинского борща и дальше занималась своими делами, в то время как мы торчали у стола как зачарованные, взирая на сокровища гостя.

Дядя Сеня был холостяком; вместе с ним жила его сестра, полная женщина с добрым, всегда встревоженным лицом. Она продавала газеты в киоске на углу нашей улицы. Места же работы самого дяди Сени были такими же необычными, как его приобретения. То он позировал в мастерской для студентов художественного училища; то объявлял, что подписал договор с эпидемиологической станцией и на нем будут испытывать действие укусов различных насекомых.

Как-то он примчался к нам, раскрасневшийся от волнения, и сообщил, что его пригласили сниматься в художественном фильме. Когда картину выпустили на экран, дядя Сеня повел все наше семейство в кино. По случаю торжества сестра его накинула на голову черный кружевной шарф, но доброе ее лицо было по-прежнему встревоженным и таким напряженным, словно она смотрела не на экран, а на пушку, приготовленную к залпу.

Сиял один дядя Сеня; он не сводил с экрана зачарованных глаз и время от времени смеялся тонким детским смехом.

Фильм был из турецкой жизни.

Прошло четыре части, а дяди Сени все не было на экране. Наконец он закричал: «Вот!» — и протянул вперед обе руки, словно хотел схватить собственное изображение… На заднем плане мелькнула знакомая борода, но тут же исчезла: весь экран заняло крупно показанное лицо главного героя — молодого контрабандиста.

— Может быть, останемся на второй сеанс? — сказал дядя Сеня сконфуженно. — Как-то все быстро промелькнуло, даже странно…

Во время следующего сеанса он опять закричал: «Вот!» На этот раз мы успели заметить, как в турецкой уличной толпе, среди которой было немало знакомых одесситов, пробежал разносчик кофе, неся круглый поднос с медным кофейником. Это и был дядя Сеня.

Домой он шел довольный и гордый.

— Главное в кино — это правильно выбранный типаж, — говорил он по дороге. — Режиссер так и сказал: «Мне просто повезло, что я нашел такую удивительную бороду». Очень, очень интеллигентный человек этот режиссер.

Никто не знал так Одессы, как дядя Сеня, он мог рассказывать без конца о каждой улице, каждом старом доме. Отличное знание предмета соседствовало у него с безудержной фантазией. Больше всего любил он рассказывать о жизни в Одессе Пушкина.

— У него была длинная железная палка, — говорил дядя Сеня, и глаза его начинали блестеть. — Когда он гулял по улицам, он клал палку на левое плечо и шел своей легкой, быстрой походкой, и полы его черного сюртука раздувались от ветра. Вот в этом доме… — Дядя Сеня вытягивал узкий, желтый, как свеча, палец и показывал на песочного цвета здание. — В этом доме был лицей. И когда он проходил мимо, все лицеисты, прервав уроки, вскакивали со своих мест и бросались к окнам с криком: «Пушкин идет, Пушкин!»

Дядя Сеня вынимал из кармана огромный, как наволочка, носовой платок и вытирал лоб.

— Пушкин был так одинок в Одессе, — говорил он грустно, и на глаза его навертывались слезы. — У него не было здесь по-настоящему близких людей. Вигель… Что Вигель? Приятный светский собеседник с холодным любопытством мемуариста. Разве такие друзья были раньше у Пушкина? Сердце его немного согрелось, когда в Одессу приехала Вера Федоровна, жена поэта Вяземского, его давнего истинного друга. Вера Федоровна была болтушка, но с доброй душой, и Пушкин мог просиживать у нее часами, слушая, как она щебечет…

Дядя Сеня опять вынимал из кармана платок и на этот раз вытирал глаза.

— Вы так говорите о Пушкине, будто не раз лично его видели, — сказала однажды моя мать, слушая рассказы дяди Сени.

— Пушкина? — Дядя Сеня задумался. — Если бы я шел по улице и вдруг увидел Шекспира, я бы умер от страха. Если бы я увидел своими глазами Пушкина, я бы, наверное, тоже умер. — Он помолчал и добавил: — Только от счастья.

И вот этого-то дядю Сеню я и хотела разыскать, оказавшись снова в Одессе. Долго искать не пришлось: он по-прежнему жил в доме, где жил всю жизнь.

Дверь открыл сам дядя Сеня.

Изменился он мало: та же высокая, сутулая фигура, те же угольно-блестящие глаза, быстрые движения… Только удивительная борода стала совершенно белой.