Хранитель времени

— На концерты? — удивилась тетя Маша. — Я ж всегда при гардеробе — как же от гардероба отлучаться! Что у вешалки слышу, то и знаю. А за тридцать пять лет чего только не услышишь! И про се-мольную и про эф-дурную — про все слышу. И у кого какой концерт, и кто как играет, и кто о чем волнуется. Тридцать пять лет здесь сижу, всех помню. Помню, как Тишу из Ельца сюда привезли, — скуластенький такой парнишка был, и сапоги на нем отцовы, старые сапоги. Ниночку помню. Мать сильно ее кутала зимою. Разворачиваем ее у вешалки, бывало, как капусту. Хорошая такая девочка, она в прошлом году премию на конкурсе за границей получила. И Володя… Володичка был лучше всех. Вот послушайте…

И я слушала.

Я стояла у вешалки и слушала музыку, что пела и дышала вокруг меня, музыку, которой была полна душа этой старой женщины, за всю свою жизнь так и не успевшей подняться по лестнице в школьный зал, когда там шел концерт. Но музыка — волшебная властительница дум — властвовала и над нею, потому что музыка была жизнью тех, для кого она трудилась и кого любила.

Прославленные музыканты, победители на международных конкурсах, знаменитости, талантом которых восхищались знатоки музыки во всем мире, для тети Маши по-прежнему оставались мальчиками и девочками. О, это детство, которое уходит от нас незаметно и бесшумно, как звезда, и лишь в чьей-то памяти мы остаемся навеки детьми, упрямо и счастливо…

Но о ком бы ни вспоминала тетя Маша, она неизменно возвращалась мыслями к Володе.

Она считала его самым талантливым, самым умным, самым красивым. Во всей школе не было мальчика лучше Володи. Было видно, что тетя Маша очень любила этого Володю, и я не сразу поняла, что так она называет пианиста, на концертах которого я не раз бывала.

Это действительно был хороший пианист. Иногда мне казалась, правда, несколько преувеличенной его изысканная нервность и эта манера красиво и бессильно опускать руки, когда отзвучала последняя нота, а аплодисменты еще не грянули. Но многие вещи он играл хорошо, и лучше всего ему удавались Шопен и Дебюсси. Он концертировал в больших городах, выступал за рубежом, о нем писали музыкальные критики.

Глаза тети Маши заблестели, моток шерсти она сбросила с колен, как кошку, и сказала, всплеснув руками:

— Если бы вы только знали, какой это замечательный мальчик!

В это время стукнула входная дверь. Я не обернулась. А тетя Маша вдруг умолкла.

Она смотрела поверх моей головы, смотрела безмолвно и пристально, как завороженная. Лицо ее наполнялось светом, будто солнце, уже опустившееся за крыши, вернулось, чтобы осветить это старое прекрасное лицо. В ту минуту оно действительно показалось мне прекрасным.

— Володичка… — сказала она почти беззвучно. — Быть не может…

Вот тут я обернулась. И увидела, что вошел тот, кого она называет Володей.

Несмотря на ветер, голова его была непокрыта; темные блестящие волосы свободно падали ему на лоб. На нем было короткое замшевое пальто с вязаным воротником и кашне цветов радуги. Рядом с ним стояла девушка.

— Я поднимусь с тобой наверх и вас познакомлю, — сказал пианист девушке. — Слышишь? Он бывает здесь только раз в неделю: занимается с одной девочкой. Знаменитый композитор, и все-таки находит время для школы — разве не прелесть? Я вас познакомлю, и ты договоришься, когда он тебя прослушает.

— Может быть, это неудобно? — спросила девушка нерешительно. Она была высокая, длинноногая, с тонким светлым лицом; большие глаза глядели встревоженно.

— Ерунда. Он меня хорошо знает; я играю его вещи. Сейчас я вас познакомлю, и все устроится. Послушай… — Он посмотрел на нее. — Я уже говорил тебе сегодня, что я тебя люблю?

— Ты этого давно не говорил. Целых пять минут. — Девушка улыбнулась.

Он помог ей раздеться и положил вещи на деревянный барьер у вешалки, потом небрежно сбросил свое замшевое пальто. На девушке был черный свитер, она казалась в нем еще выше и тоньше.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал пианист. — Заявляю это со всей ответственностью.

— Ох, — сказала девушка. — Как я волнуюсь, если бы ты только знал.

Тетя Маша вся подалась вперед и, кажется, перестала дышать; она даже стала на цыпочки, чтобы он ее скорее заметил. И пианист наконец ее заметил.

— А… — сказал он удивленно. — Вы еще все тут, оказывается! А я думал, вы уже на пенсии… — Он слегка пожал плечами.

— Господи, какой взрослый стал! Семь годиков было, когда пришел первый раз в шубке своей беленькой… — Тетя Маша перевела дыхание.

— Идем наверх, — сказал пианист, не глядя на нее, и взял девушку за плечо. — Можно войти в класс во время урока, это ничего. Он меня хорошо знает. И все устроится, вот увидишь.

— Как сейчас помню, в шубке беленькой… — повторила тетя Маша беззвучно и счастливо и опустилась на стул.

Пианист, не оборачиваясь, уже шел к лестнице.

Девушка на секунду задержалась, я увидела ее лицо, встревоженное, недоумевающее…

Потом она отвернулась. И я тоже отошла от вешалки.

На тетю Машу я старалась не смотреть. Не могла посмотреть на нее, и все тут.

На площадке девушка остановилась.

— Я пойду одна, — сказала она. — Уйди, пожалуйста.