Хранитель времени

Вскоре я стал замечать некоторые перемены в звуках и запахах зала. Вонь козьего корня и чеснока стала слабее, шепот сменился взволнованными голосами и шорохом одежд. Вслед за этим настала тишина, и я уловил запах масла каны. Духами на его основе пользовались воины-поэты. Я повернул голову и увидел широкогрудого, среднего роста человека, который интересовался явно не картиной, а мной. Он изучал мое лицо, как гроссмейстер шахматную доску, с усиленной, почти фанатичной сосредоточенностью. Я сразу понял, что это воин-поэт: они все сделаны из одинаковых клеток. Признаками этой породы служили черные курчавые волосы, медная кожа и гибкая шея. Поэт был красив – красота часто присуща таким вот породистым расам. Какими пропорциональными выглядели его точеный нос, выпуклые скулы и лепная челюсть – какой огневой, соразмерный образ! Но самым притягательным в поэте были его глаза, цвета глубокого индиго, почти лиловые, живые, ясные, одухотворенные, все понимающие – и совершенно лишенные страха. На вид он был молод, но я подумал, что он, должно быть, очень стар – только у человека, которому много раз возвращали молодость, могли быть такие глаза. Впрочем, нет – я вспомнил, что воины-поэты не практикуют омоложение. Они обожествляют смерть и потому считают тягчайшим – практически единственным – грехом продлевать жизнь за черту «момента возможности». Этот воин-поэт, вероятно, мой ровесник.

Он прошел по ковру и встал почти вплотную ко мне. Двигался он быстро, с отточенной грацией.

– Мое имя Давуд, – сказал он голосом, льющимся, как жидкое серебро. – А ты Мэллори Рингесс? Я слышал о тебе странные вещи.

Зал опустел, только на стенах переливались и пульсировали фрески. Появление воина-поэта спугнуло всех. Я окинул взглядом его черный меховой плащ и броскую радужную камелайку. Одежда была богатой и красивой, хотя поэты, как известно, не придают значения богатству, а красоте и того меньше. Я перевел взгляд на его руки. Каждый воин-поэт носит два кольца, по одному на мизинце каждой руки. Кольца делаются из разных металлов и могут быть различного цвета: зеленого, желтого, индигового или голубого. Всего цветов семь, и каждый, согласно гамме спектра, указывает на степень мастерства. Фиолетовое кольцо – это седьмая, низшая, степень, красное дается тем немногим, которые достигают высшей. Кольцо на левой руке – кольцо поэта, на правой – кольцо воина. Говорят, что не бывало еще столь великого поэта и воина, который носил бы два красных кольца. У моего на левой руке было зеленое – выходит, он принадлежал к поэтам четвертой, не слишком выдающейся, степени. Зато его воинское кольцо, выкованное из какого-то квалларского искусственного металла, было красное и гармонировало с огненно-красными тонами фрески.

– Мне сказали, что ты меня ищешь, – произнес Давуд.

– Ты знаешь мою мать? Ты тот самый поэт, с которым… ты ее знаешь?

– Знаю. Хорошо знаю.

– Где она?

Он, не отвечая, учтиво склонил голову.

– Я бы все равно постарался встретиться с тобой, чтобы увидеть сына такой женщины. Я собрал много историй о тебе. Когда-нибудь, если буду жив, я сложу из них поэму. Я слышал, пятнадцать дней назад ты остановил время, спасая своего друга от смерти.

– Напрасно ты слушаешь всякие сплетни.

– Напрасно ты спас своего друга, когда пришел его момент. И это не сплетни, я знаю. И про Агатанге тоже знаю. Нам, поэтам, знакомо…

– Еще бы – вы ведь мастера слель-мима.

– Ты тоже пользуешься этим стандартным термином…

– Вы лишаете людей собственной воли.

– Ты хочешь сказать, что знаешь, что такое воля? – улыбнулся он.

– Вы убиваете людей ради удовольствия.

– Ты так думаешь?

Его красивая белозубая улыбка смущала меня, теплая манера общения убаюкивала.

– Но ведь вы же убиваете?

– Случается.

– И невинных тоже?

Он продолжал улыбаться, и в глазах его теплился огонек.

– Никогда еще не встречал невинного человека – ни мужчины, ни женщины, ни даже ребенка. А ты, Мэллори Рингесс? Уж ты-то знаешь, что невинности на самом деле не существует. Не протестуй – я вижу по складкам у тебя на лбу, что ты это знаешь.

Я потер лоб и перешел в атаку:

– Вы поклоняетесь смерти.

– Допустим. Но скажи, пожалуйста, что значит поклоняться? Или, может быть, лучше я скажу? Дарио Красное Кольцо как-то написал стихи об этом. Прочесть тебе?

– Не надо. Ненавижу стихи.

– Это свидетельствует о душевном уродстве – но я не верю, что ты ненавидишь стихи.

– Где моя мать?

– Она ждет меня.

– Где ждет?

Он опять не ответил и показал на фреску: в туманности Ориона вспыхивали звезды, у которых первые человеческие рои создавали свои поселения.

– Красиво. А как по-твоему, чем защищена эта красота?

– Не понимаю, о чем ты.

– Что произойдет, если кто-то захочет испортить или украсть эту картину?

– Зачем же ее портить? А если кому-то вздумается ее украсть, роботы не выпустят его из музея – так я думаю.

– А если и роботов тоже испортят, в каком преступлении будет повинен наш гипотетический вор? В краже? В кощунстве? В убийстве?

– Робота убить нельзя. – Я пожал плечами, не понимая хода его мысли.

– Я рад, что ты это понимаешь, Мэллори, – робота убить нельзя.