Хранитель забытых тайн

Дядя Эдварда давно уже состоит в друзьях семейства Арабеллы. Родители ее, сэр Уильям Кавендиш и жена его Франсез, приятно взволнованы вестью о триумфе их будущего зятя. Увы, он не может разделить с ними этих восторгов и чувствует себя несколько глупо; события этого утра не возбуждают в нем радости, которую должен испытывать триумфатор. Наоборот, он остро сознает свой провал, скудость медицинских знаний, причем не только своих, но и в мире в целом.

— Расскажите же, какой он из себя, — просит Эдварда леди Кавендиш.

— Кто?

— Король, глупышка, — отвечает за мать Арабелла.

Она смотрит на него так, будто он сейчас сморозил какой-то вздор, будто он не знает чего-то такого, что всем давно известно. Хотя человек он с образованием (впрочем, учеба в Кембридже оказалась пустой тратой времени: преподаватели все как один — древние старцы, а само преподавание косное, основанное на постулатах Аристотеля; зато несколько лет, которые он провел в Париже и в Лейдене, можно считать, не пропали даром), зато Арабелла обладает врожденным пониманием таких вещей, которых он постичь не в состоянии: мода например, театр, поэзия. Она, скажем, прекрасно понимает, почему, объезжая Гайд-парк, карета должна обязательно двигаться против часовой стрелки. Он восхищается тем, как легко и непринужденно она ведет себя в любом обществе, оставаясь неизменно очаровательной и прелестной. Да, она не знатного рода, но именно это и придает ее обаянию еще большую глубину: о, сколько в этой прелестной головке такого, чего нет у других, сразу видно, она думает не только о тесьме на своем платье или о модных кружевах. Сэр Уильям ко двору не имеет никакого отношения, он сын простого портного, богатство и дворянское достоинство приобрел совсем недавно. Состояние он нажил торговлей лесом в Уоппинге и в Ротерхите, где ему принадлежат лесные склады, древесиной из которых он снабжает военно-морской флот страны. Сейчас для кораблестроителей самое благоприятное время: не успеет военно-морское ведомство построить новый корабль, как голландцы благополучно топят его. Дом Кавендишей на Пикадилли, которому нет еще и десяти лет, строился из двадцати двух пород дерева, нередко весьма экзотических. Одна лишь столовая отделана шестью разновидностями материала, привезенного из таких дальних краев, как Бразилия или Цейлон. Гость, впервые очутившийся в этом дворце, удостаивается экскурсии по всем его тридцати восьми комнатам, и проводит ее сам сэр Уильям, ведь только он может внятно объяснить разницу между древесиной твердой и мягкой, рассказать обо всех тонкостях ее текстуры.

— Не знаю, что и сказать, — отвечает Эдвард, — Я не очень его разглядывал.

Он чуть было не прибавляет, что был слишком занят — отпиливал у человека ногу, но вовремя спохватывается. Пожалуй, за обедом говорить об этом будет не вполне прилично. Странно, почему это все вдруг смеются.

— Не очень его разглядывал! — повторяет сэр Уильям, — Забавно, забавно, милый Эдвард.

— Настоящий придворный всегда должен смотреть только на короля, — прибавляет сэр Грэнвилл.

— Я очень ценю ваше покровительство, сэр Грэнвилл, но я не чувствую призвания стать придворным. Я получил место директора нового анатомического театра, и больше мне ничего не надо.

— Но, Эдвард, — говорит Арабелла, — подумайте о том, в какое общество вы попадете, если станете придворным врачом, да и мы вместе с вами! Это все-таки лучше, чем с утра и до вечера находиться в обществе трупов.

— Не торопитесь, дорогой мой, у вас есть время подумать, — говорит сэр Уильям, но леди Кавендиш взглядом заставляет его замолчать.

— Я хочу только одного: заниматься наукой, а не вращаться в каком-то обществе, пускай даже лучшем в мире, — говорит Эдвард. — Я надеюсь, Арабелла, ты меня понимаешь.