Любила бывать в диспетчерской Марья Трофимовна. Как нигде на аглофабрике, шумной, пыльной, всегда лихорадящей, здесь, в диспетчерской, у операторов, — такая тишина, чистота, столько света, воздуха, тут ты как будто и не на аглофабрике, а где-нибудь в больнице, в палате… Перед тобой пульт, кнопки, тумблеры, ручечки, рычажки, а напротив — огромный стенд-схема аглофабрики, лампочки горят — зеленые, красные, и вся аглофабрика у тебя как на ладони: вот слева склад сырых материалов, вот склад усредненной руды, вот корпус первичного смешивания, сортировка кокса, дробление известняка, вот конвейеры СА-1, СА-2, дальше — СВ-1, СВ-2, еще дальше — А-8, А-12, А-11, А-20, а вот — Ш-10, Ш-11… Она почему-то любила называть их, в этом была своя прелесть. Скажешь, например: «Внимание, конвейер А-8!» Тебе ответят: «Конвейер А-8 слушает!» Точность, музыка…
Подключился Силин:
— Мария, ты там уже?
«Тебя», — смеются девчата.
— Слушаю! — говорит она в микрофон и подмигивает девчонкам.
— Найди старшего, скажи: сукин ты сын, ты где там пропадаешь, срочно ленту менять на Ш-10!
— Стремоухов! — переключается она. — Стремоухов! — несется по аглофабрике. — Стремоухов!
— Я Стремоухов. — Она видит, лампочка загорается на питающем бункере.
— Ты старший механик или не старший? — спрашивает она строго, подражая Силину и перемигиваясь с девчатами.
— Ну, положим, старший.
— У тебя с лентой на Ш-10 что?!
— Нашла? — включается Силин.
— Нашла. Разговариваю уже. Стремоухов, Стремоухов, на Ш-10 порвана лента. Стоит агломерат. Заменить ленту на ходу сможешь?
— Запасная есть?
— Силин, запасная есть? — переключается она на Силина.
— Он у кого спрашивает, сукин сын? У меня?! Это я должен его спросить!
— Стремоухов, — говорит она, — ты не темни. Есть же у тебя.
— Ну есть. Ладно, выхожу. Передай, сделаем, заведу новую.
— Сейчас заведет новую, — повторяет она Силину.
— Ну то-то… — вздыхает Силин. — Ты как сама-то себя чувствуешь?
— Сама-то? — Она подмигивает Олежкиной матери, та тоже работает здесь, в диспетчерской. Лучшие друзья в садике — Олежка да Маринка. — Ну так а чего? — улыбается она. — Если аглофабрика работает, так ведь… Аглофабрика — мозг домны, сам знаешь!
— Ну-ну, позубоскаль… Вам бы только посмеяться, а кому за участок отвечать? Мне!
— Правильно, товарищ Силин.
Тут была одна странная вещь: Силин, если что случалось, любил посылать в диспетчерскую Марью Трофимовну — так-то ему не совсем удобно было разговаривать с ней, положение вроде не позволяет, да и видят все, а через диспетчерскую — вроде как по делу, вроде даже по важному делу всегда, так уж получалось… Силин, пожалуй, один не догадывался, что все на аглофабрике давным-давно знают, по ком сохнет его душа, потому что со стороны «командировки» Марьи Трофимовны в диспетчерскую выглядели по меньшей мере странными и вызывали улыбку: в диспетчерской есть операторы, как-нибудь обошлись бы там и без крановщицы…
Марья Трофимовна вернулась на грейфер; насосную уже пустили, отстойник был полон, — работа началась горячая. А работать она любила, — когда отдашься работе полностью, то даже и то, что наболело глубоко в душе, отступает от тебя. И тут не важно, что кому-то такая работа может показаться бездарной — чего хорошего, чего интересного? — важно отдать ей душу, и тогда душа сама себя вознаградит: отмякнет, отойдет, а то еще бывает, что и совсем хорошо на душе станет — чуть ли не двадцатилетней иной раз почувствуешь себя. Она знала эту способность в себе и ценила ее и любила работать как никто другой. Поэтому, когда в конце смены она увидела внизу Силина, — он стоял, показывая на часы, делал руками жесты: надо, мол, во вторую остаться, — она все поняла сразу же и согласилась с ним легко (а если бы не мысль о Маринке, то, может быть, даже и с радостью).
И она работала — минута за минутой, час за часом, и время шло совершенно незаметно, и когда снова внизу она увидела Силина — опять он показал на часы, она не сразу поняла, что все, конец второй наступил; она улыбнулась и махнула рукой: ну ладно, мол, поняла, поняла…
В бытовой она сняла спецовку, пошла в душевую и долго, с удовольствием мылась; никого еще не было, Силин, видно, показал ей на часы «по дружбе», это бывало, что она уходила со второй на час-два раньше, если работала две смены подряд. Она мылась основательно, горячущей водой, раскраснелась, распарилась, поднимала руки вверх, к разбрызгивателю, улыбалась и так стояла подолгу, потихоньку поворачиваясь под душем, чувствуя радость, приятную усталость и покой в душе. Потом, в раздевалке, долго растирала тело полотенцем, до сухой, жгучей красноты, а позже, уже одевшись, какое-то время просто сидела, отдыхала. Вдруг подумала, усмехнувшись сама над собой: «Сейчас бы пивка стаканчик! Хорошо бы пивка-то…» Тут она подумала, вот бы кто узнал, о чем она мечтает, Степан, например, или Глеб, уж что-нибудь такое завернули бы обязательно: мол, что, мать, и тебя пробрало, не одному слону выпить хочется…