Хранители. Сихиртя

— У Серёги дела, не смог с нами сейчас приехать. Мы с ним позже встретимся, — объяснил Дмитрий. — Через недельку будем обратно уже все вместе возвращаться, ещё к вам заглянем.

Костя и Дмитрий подошли поздороваться к стоявшим чуть поодаль незнакомым старикам и, пожав костлявые мозолистые руки, какие бывают у кочевников тундры, представились.

— Совсем, видать, я старый стал, не узнают! — прошамкал беззубым ртом один из стариков, одетый в чёрную, наглухо застёгнутую фуфайку и тёплые стёганые штаны. На шее у него висел мощный морской бинокль.

— Димка, Костя, да вы что, деда Пырю не узнали, что ли?! — рассмеялся Харючи. — А это Антя Ламдо. Они с женой недавно приехали. Трудно каслать[2] уже, а дома сидеть не могут — мошкара сейчас ест сильно.

Костя присмотрелся внимательнее в тёмно-коричневое, сморщенное, как сушёное яблоко, лицо старика и узнал изорванный огрызок носа. Это был дед Пыря, старый знакомый оленевод, стойбище которого часто стояло неподалёку от Надыма.

Будучи ещё мальчишкой, Пыря затеял играть с пойманной щукой, и та вцепилась ему в нос. Пока бедолагу освобождали из острых, как бритва, зубов, нос был изрезан в лохмотья. Так и прилепилась к нему на всю жизнь кличка Пыря, что по-ненецки означает щука. А настоящего его имени уже никто и не помнил.

Костя с Дмитрием по очереди нежно обняли старика, который вырезал им из дерева луки со стрелами и учил кидать тынзян[3], когда они ещё детьми прибегали к нему в стойбище.

— Прости, деда Пыря, давно не виделись, вот и не признали тебя сразу, — виновато улыбнулся Костя. — Ты же в Ярцанги, наверное, лет семь не показывался. Говорили, в Яр-Салях[4] у родственников живёшь.

— Надоело в посёлке, — отмахнулся старик. — Как в тюрьме сидишь в квартире. Воздуха не хватает. Сюда на лето удрал. А вы куда на подушке бежите? — он кивнул в сторону катера.

— На Сядэйто в экспедицию. Сергею помогать изучать какое-то старинное место.

Пыря посмотрел на стоявшего рядом очень низкого сутулого старика в новенькой энцефалитке, которого дядя Володя представил как Антю Ламдо.

— Слышь, к тебе едут, — и сразу пояснил: — Сядэйто — это их, Ламдо, урочище.

Антя кивнул, внимательно посмотрел на друзей и улыбнулся.

— Не забыл нас Серёжа, стало быть? А мы всегда его ждём. Как вертолёт пролетает, всё смотрим, не повернёт ли к нам.

— Вот Сергей через два дня на вертолёте и прилетит, а мы на катере пойдём. Обратно вместе будем возвращаться, заедем сюда обязательно.

— Ну, идёмте ко мне в дом. Чего тут на ветру? За столом поговорим, — засуетился Яптик. Повернувшись, он всплеснул руками и кинулся отгонять собак, которые уже совали морды в оставленные на земле пакеты. — А ну пошли прочь! Прочь!

Друзья взяли пакеты и пошли за стариками.

— Мы тут немного гостинцев вам привезли, — сказал Костя, — а на обратном пути, сколько останется бензина, вам сольём. Сейчас пока не знаем, сколько самим понадобится.

— Спасибо, ребятки. Да что нам тут надо, — отмахнулся Харючи. — Сетку и на вёслах кинуть можно. Вы своё делайте, а мы и так будем.

В таком глухом месте, как Ярцанги, где нет даже электричества и проживают всего несколько человек, всегда рады гостям, и, пока шли, старики наперебой благодарили друзей за то, что заехали, и расспрашивали, как дела в городе и про общих знакомых.

Дом Геннадия Яптика представлял собой просторный четырехкомнатный одноэтажный сруб постройки тридцатых — сороковых годов. Во время Великой Отечественной войны в Ярцанги стояла фактория, где у рыбаков принимали добытую для фронта рыбу, и в этом доме располагалась заготконтора. А в срубе, где сейчас проживала семья Харючи, в те же годы был клуб. Отец Владимира Мэйковича немного его перестроил и разделил перегородками на четыре комнаты. Проезжающие зимой на нартах и снегоходах путники или пережидающие шторм рыбаки всегда могли укрыться у гостеприимных ненцев и найти здесь ночлег и пищу. Во времена существования фактории на краю посёлка был вырублен ледник для хранения рыбы, который был и сейчас в рабочем состоянии. Только теперь в нём хранили не только рыбу, но и оленину с лосятиной, которую родственники и просто гости оставляли старикам.