Хранительница врат

«3 июня 1891 года

Милая Лия!

Сегодня я бродил у реки, нашей реки, и думал о тебе. Вспоминал сияние твоих волос в солнечных лучах, очертания твоей мягкой щеки, и твой наклон головы, и твою дразнящую улыбку. В том, что я вспоминаю это все, нет ничего нового. Я думаю о тебе каждый день.

Когда ты только уехала, я пытался представить себе какую-нибудь ужасную тайну, из-за которой ты покинула меня. И не мог, потому что никакая тайна, никакие страхи, никакие поручения не в силах удержать меня вдали от тебя. И знаешь, я почему-то всегда верил, что ты относишься ко мне так же.

Наверное, мне надо наконец признать и принять, что ты ушла. Нет, не просто ушла, а ушла молча, и все мои письма не приносят мне ни единого слова, ни тени надежды.

Хотелось бы мне сказать, что я все еще верю в тебя и в наше совместное будущее.

Да, возможно, и верю. Впрочем, теперь мне остается только одно — вернуться к своей жизни и к утрате, что ощущаю я без тебя. Так что скажем попросту — отныне каждый из нас идет уготованным ему путем.

И если наши дороги пересекутся вновь, если ты пожелаешь вернуться ко мне — быть может, я все еще буду ждать тебя на том камне у реки. Кто знает, вдруг в один прекрасный день я подниму голову и увижу тебя в тени старого дуба, что дарил нам укрытие в прекрасные часы, которые нам удавалось украсть для себя.

Что бы ни случилось, сердце мое навеки принадлежит тебе, Лия.

Надеюсь, ты еще помнишь меня.

Джеймс».

Я не удивлена. Нет, не удивлена. Я ведь бросила Джеймса. Единственное мое послание, написанное в ночь перед нашим с Соней отъездом в Лондон, не содержало никаких ответов, никаких объяснений — лишь заверения в любви да смутные обещания вернуться. Должно быть, после стольких неотвеченных писем все эти заверения кажутся Джеймсу пустыми словами. Не мне его винить.

Мысли мои текут по знакомому, привычному руслу: я воображаю, что рассказываю Джеймсу все, доверяюсь ему так, как не смогла довериться на самом деле, покидая Нью-Йорк. Представляю, что он стоит рядом со мной, а я изо всех сил стараюсь привести пророчество к такому исходу, который позволит нам вместе идти в будущее.

Однако эфемерность моих мечтаний совершенно очевидна. Пророчество уже отняло жизни у людей, которых я люблю. В каком-то смысле, оно и у меня отняло жизнь. И если это случится еще с кем-нибудь — а уж тем более с Джеймсом — я этого просто не вынесу. Нет смысла надеяться, что он станет ждать меня, если я не могу даже поделиться с ним причинами своего отъезда.

Печальная правда состоит в том, что Джеймс проявил мудрость там, где я оказалась столь наивна. Сердце мое содрогается от знания, которое я таила даже от себя самой, всякий раз отступая, обходя его, если мне случалось подойти слишком близко.

Но оно все равно было там, в душе.

Поднявшись, я подхожу с письмом в руках к догорающему камину. Возьму да и кину туда листок — без колебаний. Не стану мечтать о будущем, которого не увижу, пока с пророчеством не будет покончено.

Однако не так-то это просто. Рука моя сама собой замирает в полужесте, останавливается на полпути к камину, греясь в приятном тепле. Я говорю себе: «Да ведь это всего лишь бумага и чернила. Очень может быть, Джеймс дождется меня». Однако письмо — источник воспоминаний, которых я позволить себе не могу. Если я сохраню его, то буду перечитывать вновь и вновь. Оно будет отвлекать меня от насущных, необходимых дел.