Храню тебя в сердце моем

– Девятнадцатое ноября, хотя уверена, вы не первый, кто задал сегодня этот вопрос. Думаю, вся страна еще в состоянии похмелья. – Она засмеялась и тряхнула головой. – Мне постоянно хочется себя ущипнуть, чтобы убедиться, что все это закончилось. Четыре года… – Нэн вздохнула и щелкнула пальцами. – И все закончилось вот так. Из-за чего вообще воевали?

Нашла у кого спросить. Он снова посмотрел на ухоженную территорию госпиталя – говорят, у главного входа раньше росли великолепные цветы, но последние несколько лет на их месте выращивали овощи. Следующей весной свежие лепестки сотрут эту печальную страницу истории, и на клумбах снова распустятся цветы. Он находился в отдаленном крыле госпиталя, которое пациенты между собой называли «санаторием» – тут было довольно весело, когда их было четверо в палате. Но трое его соседей вернулись к своим семьям, и теперь отдаленное расположение комнаты лишь усугубляло его одиночество.

Еще один небольшой садик за окном все еще был покрыт голыми колючими розовыми кустами. Лужайка выглядела жесткой от изморози, он заметил малиновку на почти безлистном кустарнике, где та мелодично щебетала, пристроившись среди темно-оранжевых ягод шиповника. Джонс предположил, что певуном был самец, судя по подковообразной отметине на лбу зеленовато-коричневой птички. «Откуда я это знаю?» – подумал он. Малиновка казалась такой же одинокой, как он сам, а ее песня, доносившаяся через окно, звучала печально – под стать его настроению. Он понял, что этой птице тишина нравится не меньше, чем ему самому.

– Ладно, Джонси. Я скоро вернусь. Вы к тому времени уже примете душ? – поинтересовалась Нэнси.

– Конечно. Не хочу вас разочаровывать.

Она сжала его руку.

– Вот бы все пациенты были такими же хорошими, как вы. Если хотите, оставайтесь тут навсегда.

От ее слов он похолодел. Он знал, что она не хотела ничего плохого, но ее шутка его возмутила.

– Вы один из счастливчиков, – добавила Нэн. – Видите вон ту хорошенькую женщину? – Она кивнула на окно, и он увидел темноволосую незнакомку в темно-синем костюме и бежевых перчатках, которая шла по дорожке мимо здания. – Я сегодня узнала, что она потеряла брата – примерно вашего возраста. Ему было тридцать три. Она была так подавлена… словно это случилось вчера.

– Потеряла?

– Он погиб на войне, но о нем нет никаких сведений – тела не нашли, и в 1915 году его похоронили как безымянного солдата. Вроде бы она упоминала Ипр.

Он моргнул.

– Ипр – там, где был ранен я?

– Мы только предполагаем, что вы там были, – напомнила она, помахав перед ним пальцем.

Пока они говорили, женщина исчезла за живой изгородью.

– Кого она навещает?

– В общем-то, никого. Знаете, там, где вы любите сидеть – чаще всего насупившись, – расположен служебный вход. – Он кивнул, и Нэнси пожала плечами. – Она что-то привозила для начальника госпиталя. Наверное, ждала его в кафетерии. Я слышала, как она рассказывала о своем брате. – Нэн снова вернулась к бытовым вопросам. – Так, давайте-ка в душ, а потом сможете пойти на общий завтрак…

– О, я бы лучше…

– Да, мистер Джонс, я знаю, что бы вы лучше, но… таковы правила госпиталя.

– А что насчет «испанки»?

Она моргнула, мгновенно расстроившись.

– Ночью умерли еще двое. И еще две медсестры – уже в общей сложности четыре из наших девочек.

– Нэн, мне так жаль, – сказал он, чувствуя угрызения совести, что испортил ей настроение.

– Это ужасная болезнь, от нее никому не скрыться. Бет Черчер была отличной медсестрой, мы все ее любили. Сгорела за два дня. За каких-то два дня. В одну минуту ты здоров, а в следующую кожа приобретает лиловый оттенок, равносильный смертному приговору. – Он с сожалением покачал головой. Джонс не был знаком с Бет, но видел, что Нэн убита горем. – И молодой Джоуи Несбитт. Должен был уехать домой через неделю. Я не знала второго пациента и сестру, но нам сообщили о них сегодня утром. И это не последние, – горестно подытожила она.

– Тем больше у меня оснований оставаться здесь. – Он попытался подбодрить ее.

К его удивлению, Нэн согласилась:

– В этом крыле госпиталя почти никого нет. Наверное, тут вы в безопасности, к тому же я не работала в палатах Бетти – там, где умерли Томми и второй парень. – Она снова улыбнулась. – Хорошо, оставайтесь здесь. Я скоро принесу поесть. Но не забудьте, завтра – вечеринка в честь мира. Я отнесла вашу запасную рубашку в стирку: все собираются принарядиться. Я оставлю вам бритву. – Она еще раз подмигнула и ушла.

Он не понимал, как можно устраивать вечеринку, когда в стране бушует смертельная эпидемия. Только на прошлой неделе, сидя в саду, он сквозь кусты услышал проходящую мимо семью. Одна из девочек что-то напевала, и ему подумалось, что она вряд ли понимает ужасные слова:

У меня была птичка
По имени Энца.
Я открыла окошко –
И вот ин-флу-Энца[1].