Хребет последнего ружья

Должно быть, мой вид говорил об усталости и разочаровании; один из компаньонов вытащил единственный стул и предложил мне его, а также и неизбежный «напиток». Сам он и его товарищи сидели на поставленных стоймя ящиках. После такого поощрения я, запинаясь, рассказал свою историю. Думаю, что поведал им всю правду, — я был слишком утомлен, чтобы преувеличивать хотя бы свое знакомство с отсутствующим Джимом. Они слушали, не делая никаких замечаний. Наверное, они слышали подобные истории и раньше. Я уверен, что каждый из них прошел более тяжелые испытания, чем я.-А затем произошло то, что могло произойти, как я думаю, только в Калифорнии, в те времена простоты и доверчивости. Без всякого предварительного обсуждения, ничего не спросив ни обо мне, ни о моей профессии и видах на будущее, они предложили мне свободный пай «на пробу». Так или иначе, пусть я останусь здесь, пока не приму решения. Видя, что я еле держусь на ногах, один из компаньонов вызвался принести мой «багаж», спрятанный в кустах за четыре мили отсюда. Вслед за этим разговор, к моему удивлению, перешел на другие темы — литературные, научные, философские — на любые, кроме деловых и чисто практических. Двое из компаньонов окончили университет на Юге, третий был молодой веселый фермер.

В эту ночь я спал на койке отсутствующего Джима уже в качестве владельца одной четверти домика и участка, о котором я пока ничего не знал. При виде бородатых лиц моих новых товарищей — они, вероятно, были не намного старше меня — мне казалось, что мы «играем» в компаньонов по прииску Камедное Дерево, как я «играл» в школьного учителя в долине Мадроно.

На следующий день, проснувшись довольно поздно в пустой хижине, я с трудом мог поверить, что события прошлого вечера не были сном. Узел, оставленный за четыре мили от домика, лежал у меня в ногах. При дневном свете я увидел, что лежу посреди прямоугольного помещения из нетесаных бревен. Сквозь щели между бревен проникали сверкающие солнечные лучи. Над головой у меня была тростниковая крыша, на которой стучал глупый дятел. Вдоль двух стен стояли четыре кровати, напоминавшие судовые койки; стол, стул и три табуретки из старых упаковочных ящиков — вот и вся мебель. Свет струился в хижину через окошко, проделанное в стене в одном конце здания, через открытую дверь и через кирпичный очаг с дымоходом, целиком занимавший противоположную стену; его труба лишь на фут возвышалась над крышей.

Я уже начал думать, не забрел ли я в заброшенную хижину, и даже готов был приписать это действию единственного стакана, выпитого в салуне, когда вошли три моих компаньона. Они кратко объяснили мне, в чем дело. Я нуждался в отдыхе, и они из деликатности не хотели будить меня раньше. Сейчас двенадцать часов! Завтрак готов. Им не терпится рассказать мне нечто «забавное». Я стал героем!

Оказывается, мое поведение в «Магнолии» во время перестрелки уже обсуждалось, причем было весьма усердно преувеличено очевидцами. Последняя версия гласила, что я спокойно стоял у стойки бара и хладнокровнейшим образом требовал услуг от бармена, припавшего от страха к земле, а в это время над нами гремели выстрелы! Боюсь, что даже мои новые друзья приписали мой негодующий протест юношеской застенчивости. Видя, однако, что я недоволен, они переменили тему разговора.

Да, я могу, если хочу, начать искать золото уже сегодня! Где? Да где угодно, кроме уже заявленных участков, — вокруг есть на выбор сотни квадратных миль. — А что я должен делать? — Как! Возможно ли, что я никогда раньше не был старателем? — Нет. — И никогда вообще не искал золота? — Никогда!

Я видел, что они поспешно переглянулись. Сердце у меня упало. Но тут я заметил, что глаза их загорелись. И я узнал, что неведение — это залог успеха! Золотоискатели были очень суеверны. Они твердо верили, что «удача» неизбежно сопровождает первую попытку «новичка». Это называлось «негритянским счастьем», иначе говоря — непостижимым везением, выпадающим на долю слабых и неумелых. Для меня в этом не было ничего особенно лестного, но мне хотелось выразить признательность своим компаньонам, и я согласился с таким объяснением.

Я поспешно оделся и быстро проглотил завтрак — кофе, солонину и оладьи. У индианки, стиравшей на золотоискателей, взяли на время пару старых оленьих мокассин — для моих стертых ног это было огромное наслаждение. Вооружившись киркой, заступом с длинной рукояткой и тазом для промывки, я потребовал, чтобы меня тотчас же отвели на участок. Но мне ответили, что это невозможно: я сам должен выбирать себе участок, иначе не будет «негритянского счастья».

Я остановил свой выбор на травянистом склоне, примерно в двухстах ярдах от хижины, и, хромая, направился туда. Склон спускался к великолепному каньону и к разработкам, на которые я смотрел вчера с более отдаленной вершины. У меня осталось яркое впечатление от этого памятного утра; отлично помню, что я был настолько захвачен расстилающейся вокруг перспективой, что на несколько минут позабыл о «перспективах», лежавших в земле у моих ног. Наконец я начал копать.