Хребты Безумия

     Денфорт совершенно  потерял  голову;  помнится,  весь обратный путь  он твердил на бегу одно и то же, для любого нормального человека это звучало бы чудовищным  бредом -- только один я понимал,  откуда все  взялось. Голос его разносился эхом  по  коридорам,  теряясь среди  криков  пингвинов и  замирая где-то позади, в туннеле, где, к счастью, уже никого не было. Cлава Богу, он забубнил этот бред не сразу после того как оглянулся, иначе нас давно уже не было бы  в  живых.  Страшно  даже  вообразить  себе нашу  возможную  участь. "Саут-стейшн  --  Вашингтон-стейшн  --  Паркстейшн   --  Кендалл-стейшн   -- Сентрел-стейшн -- Гарвард..."

     Бедняга перечислял знакомые  станции подземки, проложенной из Бостона в Кембридж за тысячи миль  отсюда,  в мирной земле  Новой Англии,  но  мне его нервный лепет не казался ни бредом, ни некстати проснувшимся ностальгическим чувством. Денфорт  находился в глубоком шоке, но я тут же безошибочно уловил пришедшую ему на ум болезненную аналогию.

     Оглядываясь, мы ни  на минуту не сомневались, что увидим жуткое чудище, но все же вполне определенное  -- к обличью звездоголовых мы как-то привыкли и смирились  ним. Однако в зловещей  дымке вырисовывалось совершенно  другое существо, гораздо более гнусное. Оно казалось реальным воплощением "чужого", инородного  организма, какие любят изображать  наши фантасты, и больше всего напоминало движущийся  состав, если  смотреть  на него  с платформы  станции метро.  Темная  громада, усеянная  ярко  светящимися разноцветными  точками, рвалась из подземного мрака, как пуля из ствола.

     Но мы находились не  в метро, а в подземном туннеле, а за нами гналась, синусоидно  извиваясь,  кошмарная черная  блестящая тварь, длиною  не  менее пятнадцати  футов,  изрыгавшая  зловоние и все  более  набиравшая  скорость; густой  пар  окружал  ее, восставшую из  морских  глубин. Это  невообразимое чудовище   --  бесформенная   масса   пузырящейся   протоплазмы   --   слабо иллюминировало,  образуя тысячи вспыхивавших  зеленоватым  светом и  тут  же гаснувших  глазков,  и неслось  прямо на  нас;  массивнее любого вагона, оно безжалостно давило испуганных беспомощных пингвинов, скользя  по сверкающему полу -- ведь именно эти  твари  отполировали  его  до полного  блеска. Вновь издевательски прогремел  дьявольский трубный глас: "Текели-ли! Текели-ли!" И тут мы вспомнили,  что этим нечестивым созданиям, шогготам, Старцы дали  все --  жизнь, способность мыслить, пластические органы; шогготы пользовались их точечным алфавитом и,  конечно же, подражали в  звучании языку своих  бывших хозяев.

     Не  все запомнилось нам с  Денфортом из нашего  поспешного  бегства, но кое-что  все-таки  удержалось  в  памяти.  Помним, как  пробежали  громадную пещеру, куполу которой  Старцы придали черты небесной сферы; как,  несколько успокоившись,  шли  потом коридорами и  залами мертвого  города, но все  это помним как во сне.  Как будто мы находились в иллюзорном, призрачном мире, в некоем  неизвестном   измерении,  где   отсутствовали  время,   причинность, ориентиры. Нас несколько отрезвил сумеречный  дневной свет,  падавший на дно гигантской цилиндрической башни, но мы все же  не осмелились  приблизиться к оставленным  саням и взглянуть еще  раз на  несчастного Гедни  и собаку. Они покоились  здесь  как на  дне огромного  круглого мавзолея, и я от всей души надеюсь, что их мертвый сон никто и никогда не потревожит.

     Лишь взбираясь по колоссальному пандусу, мы осознали, насколько устали; от долгого бега в разреженной атмосфере перехватывало  дыхание,  но ничто не могло заставить  нас остановиться и  перевести  дух,  пока мы  не  выбрались наружу и не оказались под открытым небом. Карабкаясь на вершину сработанного из цельных глыб шестидесятифутового цилиндра, пыхтя  и отдуваясь, мы тем  не менее  понимали, что сейчас  происходит наше глубоко символичное  прощание с городом: параллельно пандусу  шли  широкой  полосой  героические  барельефы, выполненные  в  изумительной  технике  древней  эпохи  сорок  миллионов  лет назад,-- последний привет от Старцев.