Хребты Безумия

К тому же от завораживающе красивой местности, по которой мы ехали, преодолевая многочисленные подъемы и спуски, исходило какое-то непонятное успокоение. Время затерялось на одном из поворотов оставшегося позади запутанного пути, и теперь вокруг нас тянулись лишь ласкающие взгляд сказочные картины, исполненные воскресшей вдруг красы минувших столетий: рощи старых деревьев, девственные луга с яркими осенними цветами да редкие фермы, гнездящиеся под отвесными скалами в окружении высоких деревьев и пахучих зарослей шиповника и мятлика. Даже солнечный свет был здесь какой-то волшебный, неземной, словно ему приходилось пронизывать диковинную дымку или облака испарений. Ничего подобного мне не доводилось видеть раньше — разве что на картинах итальянских примитивистов, фоном для которых иногда служили сказочные пейзажи. Такие виды любили рисовать Содома[93] и Леонардо, но они отводили им лишь дальний план, едва виднеющийся за сводами галерей эпохи Возрождения. Мы же держали путь через самое сердце открывавшейся нашему взору картины, и во время этого магического действа я как будто открыл в себе нечто, данное мне от природы или унаследованное от предков, — нечто такое, что жило во мне всегда и что я долгие годы стремился постичь. Сделав полукруг на вершине крутого подъема, машина внезапно остановилась. Слева, на противоположной стороне примыкавшей к дороге лужайки, ухоженной и обнесенной побеленными известью пограничными столбиками, стоял белый двухэтажный дом с мансардой. Он был на редкость большим и изящным для здешних мест; рядом с ним лепились друг к другу, а зачастую и соединялись сводами бесчисленные пристройки и сарайчики, а позади виднелась ветряная мельница. Я узнал этот дом по фотографии, полученной от Генри Эйкли, и потому не удивился, прочитав его имя на оцинкованном почтовом ящике, стоявшем на обочине дороги. Чуть дальше за домом простиралась топкая равнина с редкими перелесками, упиравшаяся в крутой, покрытый густым лесом склон высоченной горы с утопавшей в зелени макушкой. Несомненно, это была пресловутая Черная гора, и, должно быть, мы уже одолели добрую половину пути к ее вершине.

Нойз вылез из машины и, подхватив мой чемодан, попросил подождать, пока он сходит к Эйкли и сообщит о моем прибытии. Самому ему нужно было срочно ехать по важному делу, и потому он заглянет лишь на секундочку. Он быстро зашагал по ведущей к дому дорожке, а я тем временем вылез из машины, чтобы немного размяться, перед тем как устроиться в гостиной для долгой беседы с Эйкли. Теперь, когда я оказался на месте происшествия — скорее, череды зловещих происшествий, о которых Эйкли извещал меня в каждом письме, — мое волнение и напряжение вновь возросли до предела; я всерьез страшился предстоящего разговора, в ходе которого мне предстояло погружение в иные, совершенно чуждые человеку миры.

Соприкосновение с неведомым зачастую не столько пробуждает любопытство, сколько пугает; и меня мало радовала мысль, что на этом самом отрезке пыльной дороги и были обнаружены оставшиеся после безумных, исполненных страха ночей пресловутые следы чудовищ и зловонный зеленый гной. Мимоходом я отметил, что все до одного псы Эйкли куда-то запропастились. Может быть, он их продал, как только пришельцы заключили с ним мир? При всем своем желании я никак не мог разделить уверенность Эйкли в прочности и искренности этого мира, о чем он заверял меня в своем последнем и до странности не похожем на остальные письме. Ведь он, если разобраться, очень простодушен и почти не сведущ в житейских делах. А не таилась ли за вывеской этого новоиспеченного союза незримая и зловещая угроза?

Охваченный подобными мыслями, я невольно посмотрел себе под ноги — на пыльную полосу дороги, где Эйкли некогда нашел страшные подтверждения своей правоты. Погода в последние дни стояла сухая, а потому неровная, избитая рытвинами поверхность дороги была испещрена всевозможными следами, что само по себе было довольно странно в такой глухой местности. Я с вялым любопытством принялся разглядывать, откуда и куда вела то одна, то другая вереница отпечатков, стараясь этим нудноватым занятием обуздать полет своей мрачной фантазии, не на шутку разыгравшейся при виде злосчастного места. Загробная тишина; приглушенное, едва уловимое журчанье дальних ручьев; крутые зеленые вершины, полностью закрывающие горизонт, — во всем этом было что-то тревожное, угрожающее.