Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

— Предупреждаю вас о так называемой самой серьезной ответственности за свои слова. — Киреев взял стул и грузно уселся на него прямо посреди комнаты. — Превосходная елочка…

— Я повторяю: у меня в квартире посторонних нет. И не было.

— В таком случае я приступаю к обыску. — Он подался вперед, крикнул в переднюю: — Сивков! Обыскать сени, кладовую, кухню, подполье, чердак. Колдобин!. Обыскать все остальное.

Жандармы затопали по квартире. Алексей Антонович уже с усмешкой поглядывал на них: времени прошло, пожалуй, достаточно — и мать успела все сжечь. Колдобин покружился по залу, в комнате Алексея Антоновича заглянул под стол, под кровать, ткнул кулаком в матрац, потом вернулся снова в зал и направился в комнату Ольги Петровны. Алексей Антонович быстро стал ему на пути.

— Туда нельзя, там спальня моей матери.

Киреев размяк в тепле, откинулся на спинку стула.

— Очень сожалею, но при обыске это не имеет никакого значения.

— Вы хотите ворваться в комнату к неодетой женщине? — возвышая голос, воскликнул Алексей Антонович.

Киреев подошел к двери, стукнул несколько раз косточками пальцев. Птичка, видимо, там. Деваться ей некуда, в окно не вылетит. Только бесполезная трата времени.

— Прошу открыть, мадам.

Послышался возмущенный голос Ольги Петровны:

— Позвольте же мне одеться. Что там случилось?

И Алексей Антонович понял по ее слегка наигранному тону: успела сжечь. Киреев бросил небрежно:

— Три минуты, мадам.

Он несколько раз смерил шагами зал из угла в угол, поиграл на комоде алебастровыми слониками и остановился перед Мирвольским.

— Как ваши раненые?

— О здоровье больных я рассказываю только их родственникам, — сухо сказал Алексей Антонович.

Киреев пожал плечами: дерзить начинает доктор.

— А нелегальная литература у вас есть?

— Есть. Библия.

— Не понимаю.

— Не удивительно.

— При чем так называемая библия?

— А вы читали ее, знаете, что в ней написано?

— Вопросы, так сказать, задаю я, а не вы, — озлился Киреев.

Но щелкнул ключ в замке, и вышла Ольга Петровна.

— Павел Георгиевич, что все это значит?

— Колдобин! Обыскать комнату. Прошу прощенья, мадам, но долг службы обязывает. — Он отстранил Ольгу Петровну, вошел вместе с Колдобиным в ее комнату.

Нет никого. Киреев распахнул буфет, гардероб, поводил рукой между платьями, Колдобин шашкой потыкал под диван.

Ввалился Сивков. Прогрохотал тяжелыми сапогами, осипло отрапортовал Кирееву:

— Обыскано все, ваше благородие! Дверь на чердак замкнута.

— Мадам, будьте любезны открыть дверь на чердак.

— Охотно. Но я, право, не помню, где у нас ключ. Мы так давно им не пользовались. — Она смотрела на Киреева спокойно, внимательно и даже словно бы с доброжелательным участием. — Ах да, Павел Георгиевич, вы шарили сейчас в буфете. Вы там не видели ключа?

Киреев взбеленился.

— Сивков, сломать дверь!

— Вот, не угодно ли, можете выбить еще это окно, — с той же язвительной доброжелательностью в голосе сказала Ольга Петровна.

Ей стало ясно: ищут Анюту, и, следовательно, сыну немедленный арест не грозит. Нет оснований. Так пусть же хорошенько побесится этот жандарм.

— Я действую всегда только по долгу службы, мадам. — Киреев повернулся к ней спиной и так стоял до тех пор, пока не вернулся Сивков и не доложил, что на чердаке тоже нет никого.

— Лакричник! — заорал Киреев.

Вот прохвост! Испортил праздник. Можно было еще часа два повеселиться у Баранова. Ведь клялся как, мерзавец! И «пломбу» какую-то свою на калитке повесил. Пломба оказалась цела, а птичка выпорхнула. Куда и как?

Вошел Лакричник, поклонился Ольге Петровне, прижал шапку к сердцу.

— Только абсолютнейшая уверенность в увиденном собственными глазами, извините меня, и абсолютнейшая неуверенность в господине Мирвольском, извините меня, Алексей Антонович и Ольга Петровна, пожалуйста, извините…

— Да что вы, Геннадий Петрович, бить вас я не собираюсь, — весело сказал Алексей Антонович, — надеюсь, это за меня сделает сам Павел Георгиевич.

И действительно, словно по его подсказке, Киреев влепил Лакричнику звонкую затрещину. Тот вылетел в темный зал.

Киреев пыхал злостью. Нет ничего, за что бы зацепиться. А надо бы, надо забрать этого доктора. Подъедет Меллер-Закомельский, он не будет вникать в существо, он просто спросит: «В чем ваша деятельность?» Так сказать, числом сколько? И если Меллер потом доложит о его бездеятельности — так уж не Трепову, а самому государю. И это может оказаться концом его карьеры. Разве взять Мирвольского за участие в баррикадных боях? Он не стрелял, он не удирал из мастерских вместе с другими бунтовщиками, а был все время при раненых. Долг человеколюбия и прочее. Как будет истолкован такой арест? Черт его знает! У Меллера неограниченные права, а для Киреева существуют все-таки законы, инструкции, форма, правила.

— Вам придется дать подписку о невыезде, господин Мирвольский.

— Пожалуйста. Ездить я не люблю, — с готовностью отозвался Алексей Антонович.

Киреев сел к столу, и взгляд его упал на дверцу печи, в отверстиях которой переливались желтые огни.

— Почему так поздно топите печи, мадам?