Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

— Впрочем, есть еще одна ошибка. Это — погубить себя во мнении любящей девушки. — Он не заметил, как дернулся всем телом Мирвольский и, так же все поглядывая в потолок, продолжил: — знаете, Алексей Антонович, при всех прочих равных условиях, любящая девушка наиболее остро переживает утрату своей веры в идеал. Таковы психологические особенности ее души. Здесь возможен полный крах. Поправить подобную ошибку, пожалуй, также невозможно. Все остальные исправимы…

Он опустил глаза вниз, увидел помертвевшие снова губы Мирвольского и понял, что, вопреки желанию, он не только не ободрил своего друга, а нанес ему удар, и, очевидно, в самое больное место.

— Невозможно? — растягивая слоги, чтобы не давать голосу срываться, переспросил Алексей Антонович-Вы так считаете?

Иван Герасимович встревожился.

— Я не любитель общих формул, Алексей Антонович, особенно в приложении к душе человеческой. Зачем нам алгебра? Если вы решили довериться старику, я прошу вас, скажите, не мудрствуя лукаво: что случилось? Вы написали неправильное письмо своей невесте?

— Она была здесь сама…

— Вот как!

— И уехала… Я проводил ее сейчас на вокзал… Она уехала, увезя в своей памяти прощание с жалким человеком. Иван Герасимович! Вы сказали: «Исправить такую ошибку уже невозможно…»

— Нет, нет! Ради бога, Алексей Антонович, не держитесь за формулы. Я наболтал вам чепуху. Прощаясь, что вы сказали своей невесте?

— Я сказал, что если наше счастье не сбудется, бесцельной становится и вся моя жизнь.

— Простите, Алексей Антонович. Да. Вы действительно сказали ей очень жалкие слова. Бесцельна жизнь у амебы. Как может у человека быть бесцельной жизнь?

— Иван Герасимович! Но ведь это не просто красивая фраза. Я правду ей сказал.

— Тогда еще хуже. И ваша невеста отвергла ваши слова?

— Да… Очень жестоко… Голова у меня раскалывается. Я в чем-то ошибся, страшно ошибся, но я никак не могу вникнуть в смысл своей ошибки. Помогите мне. Я за этим к вам пришел…

Мирвольский отдался Ивану Герасимовичу с той верой в правильность его советов, с какой к нему самому приходили больные. Он послушно отвечал на вопросы старика, словно тот и вправду ставил диагноз его болезни. А поставить правильный диагноз можно только тогда — Алексей Антонович сам этого твердо держался, — только тогда, когда врачу известно решительно все. В свою очередь и Иван Герасимович его расспрашивал так, как осматривал и выстукивал пациентов: бережно, ласково касаясь кончиками пальцев больного места, без холодного стетоскопа, прикладывая ухо прямо, к груди.

Они вели свою беседу тихо, обмениваясь короткими фразами.

И вот задан последний вопрос. Произнесен ответ на него. Наступило молчание.

Иван Герасимович задумчиво потрогал свои пушистые усы.

— Да, ваша, невеста была, безусловно, права, — наконец проговорил он. — Вы ищете. смысл своей ошибки, Алексей Антонович. По-моему, он в том, что вы зашли ко мне…

— Иван Герасимович!

— Минуточку, Алексей Антонович. Вас привел ко мне смятенный дух. А ваша невеста, Анна Макаровна, как я ее понимаю, решает все без колебаний. Смысл вашей ошибки, Алексей Антонович, в том, что вас всегда преследует смятение духа, простите меня, старика.

— Но что же я могу с собой поделать?

— Извините, преимущество человека в том, что он может исправлять свой характер. Для этого ему даны воля и рассудок.

— Выходит, счастье с Анютой для меня невозможно?

— Припомните Пушкина: «В одну телегу впрячь не-можно коня и трепетную лань».

— Так разве тогда не бесцельной становится вся моя жизнь?

— Вы не надеетесь стать ланью?

Алексей Антонович потер лоб рукою.

— Иван Герасимович, вот уже несколько лет меня не покидает ощущение быстрого бега…

— Бегите еще быстрее.

— Но я уже задыхаюсь! У меня подкашиваются ноги.

— Бегите быстрее. Вы бежите вперед, а не назад.

— Я упаду.

— Вам навстречу дует прекрасный, свежий ветер.

— Но сколько же я должен бежать?

— Если вы остановитесь, Анна Макаровна окажется от вас еще дальше. Неужели вы способны будете ей сказать: «Остановись, я не могу, я падаю»?

Алексей Антонович встал, вздрагивающими пальцами застегнул пуговицы у пальто.

— Именно это я уже сказал Анюте сегодня…

— Она живет святыми идеями свободы, она живет любовью к вам, да, да, я верю в это! А вы ее хватаете за руки: «Остановись, я не могу, я падаю». Алексей Антонович, голубчик, надо суметь!..

— Прощайте, Иван Герасимович!..

У окна скрипнул ставень, громыхнуло железо болта.

— Какой сильный, ветер…

— Жестокий ветер… Сегодня вернулась зима.

— Нет, Алексей Антонович, нет, этого не бывает. Зима не возвращается. Просто холодами началась весна. Хотите, я вам дам свой теплый шарф?

Старик бросился к вешалке, задрапированной цветастой занавеской, двинул рукой по проволоке медные колечки.

— Не надо, не надо…

— Я найду, найду сейчас, — повторял Иван Герасимович, обыскивая рукава пальто, куда он имел обыкновение засовывать шарф.

— Друг! Дорогой друг! — вырвалось у Алексея Антоновича. И снова, как в самом начале разговора, лицо его посветлело. — Не ищите. Не надо. Прошу вас. Мне не хочется кутаться…