Хрен с бугра

Бион даже виду не подал, что ему видна моя неподкованность в вопросах, столь понятных столичным залетным птицам.

— Когда Большой Человек общается с народом, — пояснил он, — организаторы заранее думают, кто должен олицетворять этот народ. Делается всё, чтобы анкета у представителя была в порядке, проверяются рентгеновские снимки, анализы крови, мочи, мокроты… Не подпускать же к Большому Человеку базарных зареченских бабок. Те и наговорят не то, что надо, и гриппом заразят по простоте душевной. Большой Человек у нас в цене. Его надо беречь от случайных контактов. Короче, кого подпускать — вопрос не пустяковый.

— Ладно, — сказал я. — Достану список. У Ломова. Только на кой он тебе?

— Чтобы не ошибиться, о ком писать.

— Кого подпустят, о том и пиши, — сказал я. — Все они будут хорошие телята.

— Хе-хе! — съязвил Бион с превосходством знатока. — Среди этих телят могут оказаться волки. Я знаю, как в одном городе на Украине крепко подстраховались и к Никише подпустили только товарищей из милиции. Конечно, в штатском. Вроде то и был сам народ, а не просто друзья народа. Мне же, старина, точно надо знать ху из них какой ху, чтобы не прошибаться в газетной оценке событий. Напишешь «слесарь Сердюк», а окажется, что это майор милиции Пердюк. Я-то каков буду, а?

В тот же день перед самым обедом без особой цели я вошел в комнату Бэ Полякова и остолбенел на пороге. Там, где обычно из-за стола торчала умная голова Бэ, теперь виднелась затейливая женская прическа.

Изумление пригвоздило меня к месту.

Я не умею описывать женщин, как, впрочем, не умею описывать и многое другое. Но сейчас для плавного течения повествования сюжет требует описания, хотя бы самого беглого.

Итак, пробую.

Бывают на свете женщины, при первом взгляде на которых думаешь — это отличная мать. Чуть позже она станет бабушкой, бабулей, которая всё поймет, все, что надобно присоветует, приголубит и обогреет внучат тихим задушевным словом.

Бывают женщины другого рода. Ходят в юбках, не чужды веяньям моды и достижениям косметики, но бросишь на такую взгляд и видишь — перед тобой прирожденная комиссарша, кавалерист-девица, продукт эмансипации, углубленной до полного стирания различий между женщиной и мужчиной.

Такая всегда старается завести мужа-рохлю, чтобы муштровать его, сильно вздрючивать иногда по конкретному поводу, иногда без всяких причин, просто так, по особому настроению. Не дай бог, если кавалерист-девица становится вашей начальницей. Она и сама толком не сделает ничего и других загоняет в мыло, чтобы ничего не сделали сами.

Та, которую я увидел за столом Бэ Полякова, не относилась ни к матерям, ни к кавалерист-девицам. Она являла собой чудо природы, венец естественного отбора и ослепляла удивительной, прямо оглушающей красотой.

Короче, то была женщина-вызов, призыв и позыв. Все в ней было приспособлено для одной цели — страстной любви: ноги, четкие округлости и едва намеченные полуокруглости, колени, рот, нос и губы…

Вот какую женщину увидел я. Она в свою очередь увидела меня и загадочно улыбнулась.

Так женщины улыбаются мужчинам, когда еще не решено, подойдут ли те в будущем для какого-нибудь дела или никогда не подойдут для него вообще.

— Знакомьтесь, — сказал Бэ. — Эстелла Циц, Москва. А это наш зам главного…

Бэ был дипломат и никогда не говорил «мой зам главного», поскольку в такой редакции фраза имеет немалую двусмысленность.

Я, уже было шагнув вперед, вновь остановился с разгона. Потому что услышал Имя.

Кто из нас, провинциальных читателей и тем более журналистов, не знал имя Эстеллы Циц.

Все мы читали ее статьи о морали и репортажи из заграниц. Написанные без особой глубины, но с особым блеском, они привлекали внимание и воспринимались легко. Только я почему-то предполагал, что Циц — седая старушка, перетряхивающая сундуки обветшалых мудростей и все еще не оставившая попыток перепахать души грешников под посев нравственности новой эпохи.

Разочарование было приятным.

Короче, если еще на пороге я застыл перед женщиной, то вторично сделал то же самое перед ИМЕНЕМ. И сразу увидел всё, что отличало гостью от курочек из благословенного машбюро нашей столь же благословенной редакции. Циц не стеснялась казаться женщиной в экстремальных формах. Она не боялась быть неправильно понятой и потому несправедливо осужденной.

Ах ты, черт, какая у нее была грудь! Приподнятая снизу каким-то непостижимым устройством, явно придуманным буржуазной мыслью для растления общественных нравов, дразнящая воображение плоть была выложена напоказ в широком разрезе платья, как на витрине.

Ниже пояса максимально допустимые природой бедра были прикрыты минимально допустимой нормами приличия юбкой. Полные колени с силой магнитов притягивали взгляд, и, что поделаешь, с неудержимой мощью вселяли в душу слабости, размягчали желания.

— Ничего? — спросил Бэ, поняв мои чувства. — Стеллочка у нас всегда была ягодкой.

И будто меня не существовало, вернулся к прерванному разговору.

— А где Жора Жуков? Я о нем сто лет не слыхал.