Хрен знат 2

— Та-а-а! Погнали, базар есть, — и, не сбавляя ход, — к баку.

Такой деловой! Даже не оглянулся. Я, как привязанный, следом за ним. Интрига, чо.

Потынялся Витёк у насыпи — не понравилась ему обстановка. Вовнутрь бака полез. Там технологическое окно сделали во время демонтажа, что-то нужное хотели достать. Резали на скорую руку.

Кромки зазубрились, оплыли железными каплями. Взрослый пацан при комплекции вряд ли рубахой рискнёт. А нам, мелюзге, в самый раз. Дымовуху испытать, взрывпакет, костёр развести и бросить в него монтажный патрон — всё сюда.

Внутри пусто, лишь на остатках фундамента две толстостенных трубы. Здоровые, в четыре руки не обхватишь.

Присели на корточки. Железо ещё не остыло, задницы запросто можно обжечь.

— Ну? — говорю.

— Щас…

Подумал-подумал Витёк, и запустил руку за пазуху. Она у него вместо карманов. Рубашку на нос натянул, смотрит что там.

— Нет, не оно…

Шифруется падла. Всё равно ведь, в итоге покажет всё. Так нет, надо ему из товарища вытянуть душу. Что же, блин, думаю, он мог принести⁈ На вешалку не похоже. А этот хмырило ещё отвернулся и что-то там пальчиками шуршит. Поднялся я на ноги:

— Ну его на фиг, душно! Давай-ка я лучше на улице подожду. Когда будет «то», свистнешь.

— Ну, на, на, читай!

Письмо! О нём-то, как раз, я, прежде всего, и подумал, но сразу отмёл этот вариант как менее вероятный, чем вешалка. Бандероль с «Республикой ШКИД» мы с Витькой отправили позавчера. Вряд ли за пару дней она долетела до Медвежьегорска и подвигла адресатку на слово. Взял я в руки тетрадный листок, смотрю: что-то не так. И почерк какой-то левый, будто бы не Наташка писала. А начало — я тебе дам! — «Здравствуйте, Виктор!» Фига се!

— Не понял, — говорю, — письмишко-то от кого?

А этот хмырило сидит гордый-прегордый:

— Читай, там дальше написано!

Глянул в конце: «С пионерским приветом, Тая». Тогда только въехал, что это та, медноволосая, попутчица с Усть-Лабы. Странное дело, были же вроде на «ты». А тут:

'Здравствуйте, Виктор!

Димка принёс «Комсомолец Кубани». Там, на второй странице, фотография с семинара. Узнала на ней вас. Вспомнила и дорогу, и мост через Лабу, и наши беседы о литературе. Рассказала подругам. Они не поверили, что я с вами знакома и что стих о школьном окне ваш друг сочинил сам, без помощи взрослых. Вот было бы здорово, если бы вы с Александром выбрали время и посетили наш город не проездом, а хотя бы на день. Передайте ему, пусть не обижается на девчат. Если они сомневаются, значит, стишок очень хороший и его обязательно надо заканчивать. Скажите ещё, что о любви к Родине пишут все со времён Александра Сергеевича Пушкина, а о любви к однокласснице, один Эдуард Асадов. Привет вам обоим от нашего Димки. С пионерским приветом, Тая'.

Ничего так девчоночка, умная, — думал я, складывая листок по линиям сгиба, чтоб поместился в конверт. — Будет теперь Витьку какая-никакая альтернатива.

— Ну⁈ — холодно спросил он.

— Чё? — насторожился я.

— Мог бы и раньше сказать, что на семинаре будет хвотограф. Я б денег на газету оставил. Где его теперь взять, тот «Комсомолец Кубани»? У соседей нема. Кого ни спросил, выписывают «Правду», «Гудок», или «Сельскую жизнь»…

За шмыганьем носом и причитаниями, я сразу не понял, что это наезд. А когда въехал, поздно было высказывать своё возмущение. Подходящий момент Витёк заболтал, и уже загибал цырлы. Газета ему была край как нужна. Да не одна, а как минимум три: выслать в Медвежьегорск, «людЯм» показать, и в личный архив, «шоб було».

— … Сеструху просил по подружкам пройтись, поспрашивать, — плакался он, — а Танька говорит: «Не смеши, наверно, на фотке не ты, а кто-то похожий. Троечников в газетах не пропечатывают. Там сначала звонят из редакции куда надо и выясняют о человеке: где живёт, как учится, помогает ли взрослым…»

Закончил он свой монолог многозначительной фразой: «У тебя же в редакциях блат?» А смысл и посыл таков: кто виноват, тот и должен выправлять ситуацию.

Хотел я для проформы вспылить, да взгляд моего другана был переполнен таким половодьем эмоций, что лишнее слово и «крову мать». Не знаю, какого ответа он от меня ожидал, но когда я сказал «погнали в депо», молча, полез в технологическую дыру.

— «Комсомолец Кубани» мало кто на дом выписывает. Его и в киосках неохотно берут,— рассказывал я его заднице.

— Знаю уже, — не оборачиваясь, буркнул Витёк. — Бил ноги, справлялся. Вчерашние газеты не продают, утром ушли на возврат. Сегодняшние почему-то не подвезли. И почтальонка не разносила.

— Когда успел? Недавно ж на речке виделись?

— Та-а! Вернулся домой: лежить, я и пошёл… а чё там, в дэпэ?

«Хвотографа» и «лежить» я ещё вытерпел, а вот на его «дэпэ» конкретно спустил Полкана:

— Ты, литератор хренов, придуриваешься, или в склонениях по нолям?

— А я тебе чё, не по-русски сказал⁈ — вспылил Казия. — Ты чё, не понЯл?

— ПонЯл, — говорю, — как кот навонял. А вот Тайка вряд ли поймёт, когда мы нагрянем к ней в Усть-Лабу. Ты ж дня неё «юный журналист года», а буровишь, не пойми что. «Дэпэ» это вообще-то «дополнительный паёк». Его в армии спортсменам дают.