Хреновинка [Шутейные рассказы и повести]

Когда мы вошли в помещение училища, я сел на председательское место и открыл митинг, колокольчик же отвязали от дуги для восстановления порядка. Я очень весело стал себя чувствовать, высморкался в красный платок, шелкового образца, и начал таким способом:

— Товарищи гражданки! Мы стоим на рубеже двух событий в мире… Старый режим свергнут прочь, всюду объявлен восставшим пролетариатом социализм с переходом к демократическому строю республики… — ну, одним словом, в этом роде… Забыл теперь…

В это самое время товарищ солдат ткнул меня в бок и зашептал:

— Ты напрасно, говорит, в оборот отпущаешь умственные слова: баба, говорит, здешняя — полная тетеря…

Я принял поправку к сведению и сейчас же перевел речь на общедоступный человеческий язык в женском духе:

— Тиран Николай Романов свергнут всем православным людом. Отречение подписали, не говоря о солдатах с рабочими, а даже все порядочные митрополиты. А вы, пустопорожние ваши головы, этого акта не хотите признать… Значит, насупротив кого вы прете? Насупротив всего Святейшего Правительствующего Синода. В полном составе.

— Врешь ты все! Врешь! Ботало коровье, — раздался на мои слова женский крик. Кричали не особенно сердито, другие даже улыбались, и все смотрели на мою внешнюю наружность, потому как я был очень чисто одет. А громче всех кричала чернявая, интересная такая солдаточка, которая сделала рикошет кринкой в темя моей головы.

Я схватился за колокольчик и водворил порядок. А дай-ка, думаю я, ущипну их за самое живое место.

— Таперича, говорю, как исправники, так урядники и стражники — все полетели ко всем чертям. А новое правительство очень милостивое до простого люда. Во-первых, будет сильно увеличен паек солдаткам… Во-вторых, будет дано сколько хочешь земли… В-третьих— очень дешево будут ситцы, сукна и прочие припасы…

— Ой ли! А сахар? Мы конфеток хочем…

— Ежели не будете перебивать оратора, получите сахар даже в большой мере…

— А самогонку можно выгонять?

Я означенный вопрос замял и сам спросил их:

— Вы сколько раньше получали поденную плату?

— Девяносто пять копеек… Рупь…

— Три целковых! — крикнул я. — Постановлено не меньше трех. А со временем до пяти рублей.

— Да ты не выпивши ли? — весело завизжали бабы. — Ха-ха!.. Так тебе и дали три целковых… держи карман…

Я встал с места своего сиденья и объявил:

— А вот для этого самого я вечером всех вас организую.

Тут молодые солдатки захихикали, заверезжали:

— Ишь ты ловкий!.. Не всякая-то еще поддастся… Много вас…

Я им в ответ:

— Вы не так понимаете девиз… Как старым, так и молодым женщинам будет допущено одно политическое удовольствие, а не что иное-этакое… Понятно?

А они, знай, хохочут. Я тоже не мог обойтись без улыбки.

— Врешь ты все!.. Шутки шутишь! — кричат.

— Ни в каком разе… Я имею от товарищей мандат…

Тут все солдатки опять прыснули, схватились друг за дружку и пуще заржали, а чернявая сказала нараспев:

— Вот ты веселый… а зачем же ты стрелял патрету в нос?

Я вторично замял подобное обращение и начал наводить звонком полный порядок… Когда навел, то вынес резолюцию:

— Таким образом, говорю, вы очень наглядно убедились, что без царя в десять разов лучше во всех смыслах. И вот вам очевидные причины, — при этом возгласе я вытащил бумажник, хлопнул им об ладонь и достал две сотенных. — Вот, говорю, при царе у меня не только денег, а и кошелька-то не было, сам голодранцем ходил, рожа черная, чуть не зачах… А теперича полная свобода, живу как господин, обещаю еще лучше жить…

У бабешек глазенки разгорелись, слюнки потекли.

— Давай в карты играть! — кричат. — Угости конфетками!..

— В карты, говорю, не играю, а угощенье выставить нам все одно, что раз плюнуть… Отрекаетесь ли от царя?..

— Да уже отречемся!.. Только послаще угости…

— Эй, солдат! — крикнул я товарищу солдату. — Орудуй! Живой рукой… А завтра мы всерьез разовьем всю программу, — и выдал ему субсидию средств.

ВЕСЕЛЫЙ БРОДЯГА

Фомка — дюжий, косоватый мужик. Когда он попадал на работу, где молодые бабы, он бороду подстригал в виде лопатки или брился, оставляя лишь рыжие усы. В таежном же безлюдном месте отпускал красно-рыжую бородищу и был тогда похож на сбившегося с панталыку кержацкого попа. И голос его менялся. Бритый, с девками говорил сладким масляным тенорком, глазом косил мало, стараясь поочередно умеючи прищуриться; с бабами — борода лопаткой — разговаривал покрепче, глазом косил больше, молол напрямки, без обиняков — бабы хохотали… А в тайге, весь бородатый, словно лесовик, говорил толсто, по-медвежьи, и глаза его смотрели друг на друга.

Фомка не дурак выпить, во хмелю любил поколобродить и, когда живал по городам, всегда попадал в часть. Впрочем, худого он не делал, ценил вольную жизнь, шатался из села в село, из города в город, истоптал кривыми ногами всю Сибирь. В артели его побаивались, но любили за веселый нрав, за прибаутки.

* * *

Сидели вокруг костра, поглядывали на Фомку ожидательно: да когда же он, черт, заговорит? А черт все еще ухмылялся, и подмигивал, и разжигал.