Христа распинают вновь

— Братья мои, мы тоже были когда-то хорошими хозяевами, а теперь дошли до нищеты. Я обошел много деревень, я стучал во все двери подряд, но вернулся к своим людям с пустыми руками. О себе я не беспокоюсь, пусть я умру! Я не беспокоюсь о стариках, они прожили свой век, пусть умрут! Но мне жаль детей; каждый день кто-нибудь из них умирает от голода, а те, которые еще живы, не могут стоять на ногах. А чего им не хватает? Корки хлеба, капельки масла, какой-нибудь одежды. Если бы у них были те объедки, что вы бросаете собакам и в мусорные ящики, они смогли бы прожить! Ради этих детей я и прощу милостыню; ради них я протягиваю руку и говорю; «Подайте милостыню, христиане!»

Отец Фотис снова опустил голову и замолчал. Лицо его было желтым как воск, глаза казались громадными, руки, скрещенные на груди, были так худы, что под прозрачной кожей просвечивали кости.

Теперь со всех сторон слышались рыдания. Марьори вытирала слезы украдкой. Чья-то молодая жена сняла со своей шеи золотые медальоны и спрятала их, — ей стало стыдно, как будто она их украла. В заплывшем жиром мяснике Димитросе проснулся прежний богобоязненный монах, и он крикнул:

— В воскресенье я зарежу для села другого жирного теленка, а теперь пойду и раздам этого на Саракине! Стыдно нам объедаться, в то время как наши братья голодают.

Воодушевился и парикмахер Андонис.

— Я пойду в субботу вечером на Саракину и побрею всех бесплатно; больные зубы у всех тоже вырву бесплатно!

Заволновался и учитель и, преодолев свой страх, закричал:

— У меня есть буквари, учебники для детей, грифельные доски, грифели и карта Великой Греции; все это я передаю общине Саракины.

— Дурак ты несчастный! — пробормотал старик Ладас и возмущенно сплюнул.

Поп Григорис повернулся, грозно посмотрел на своего брата, но ничего не сказал.

Манольос спустился с камня, подошел к отцу Фотису и поцеловал ему руку.

— Отче мой, — сказал он громко, — ты видишь, не нужно отчаиваться. Христос еще живет, он еще ходит по земле, — его увидели некоторые сердца и открыли ему дверь. Утешься!

Подошли и трое друзей. За ними робко приблизились мясник Димитрос, парикмахер Андонис, неуверенно подошли и другие жители села и с ними испуганный, но решительный учитель.

Отец Фотис увидел их и перекрестился.

— Пошли, дети мои, — сказал он, — у нас тоже есть в старой святой пещере своя часовня. Пошли все вместе, возблагодарим бога; великий день сегодня, забилось человеческое сердце.

Он повернулся к крестьянам, начавшим уже развязывать свои котомки, вынимать мясо и вино.

— До свиданья, ликоврисийцы, доброго аппетита! Твое благословение, поп Григорис.

— Мое проклятие вам, бунтовщики! — заорал архонтский поп. — Все, идущие с тобой, безбожники! Да будут они прокляты!

— Бог, — ответил спокойно священник-оборванец, — бог, который отделяет овец от козлищ, пусть судит! На него только мы и уповаем.

Так он сказал и указал худым перстом на небо.

ГЛАВА XII

Отец Фотис и четверо друзей сидели перед обжитой пещерой на каменных лавках, обтесанных еще древними христианами, которые прятались в этих горных убежищах, преследуемые иноверцами. Вечерело, гора пахла чабрецом и тимьяном, ночь казалась прозрачно-голубой. Было тихо, и только изредка раздавался случайный крик ночной птицы, гоняющейся за мышами, улитками, гусеницами или изнемогающей от любви. И звезды сегодня совсем низко висели над землей.

Некоторое время все пятеро хранили молчание. Весь день они беседовали со своими преследуемыми братьями, ходили от пещеры к пещере и удивлялись, как могли жить тут люди, словно кроты. И отец Фотис, неутомимый, преисполненный доброты, давал советы, ободрял, призывал Христа спуститься на Саракину, посмотреть, сравнить с Ликовриси и сказать свое слово.

И теперь, грустные и усталые, сидели они на каменных лавках и вглядывались в ночную тьму. Все чувствовали какое-то странное волнение. Как будто их изгнали из мира и они тайком прибежали сюда, в пещеру, и вступили в какой-то заговор.

Против чего они вступили в заговор? Они не знали. Что они могли сделать, эти пять человек с бесхитростными сердцами, что они способны были разрушить? Какой новый мир построить? Но казалось, воздух теплел вокруг этих душ, устремившихся друг к другу, словно стрелы.

— Хорошая ночь сегодня, — заговорил наконец Яннакос, чтобы скрыть свое волнение.

Его голос так неожиданно прозвучал в ночной тишине, что они вздрогнули, будто очнувшись от глубокого сна.

Души их снова замкнулись. Единство распалось. Каждый опять стал самим собой.

Костандис набрался смелости и заговорил:

— Отче, уже скоро четыре месяца, как нас пригласил совет старост, чтобы распределить роли и указать, что мы будем делать, когда начнем разыгрывать святое таинство на церковной паперти. До сих пор другие заботы сбивали нас с пути, мы позабыли о нашей цели, а уже пришло время готовиться… Но как? Что мы должны сделать? Твоя святость, наверно, знает.

Отец Фотис ответил не сразу, мысли его витали где-то очень далеко. Наконец он очнулся, вспомнил о своих друзьях и, услышав вопрос, улыбнулся.