Христианская философия брака

     Величайшее значение этого события, подчеркиваемое четвертым евангелистом (Ин. 2, 11), по-видимому, неясно представляли даже остальные евангелисты, не упомянувшие о нем в своих евангельских повествованиях, и потому о нем можно лишь догадываться. Чудо в Кане было первым чудом Христовым. Здесь впервые Христос выступил уже не только как учитель, но как и создатель Своей Церкви, поскольку всякое чудо есть предвосхищение той победы духа над телом и материей, которым будет характеризоваться жизнь будущей Церкви. Еще ближе указывает на это характер чуда, предзнаменовавший центральное таинство Церкви — Евхаристию.

     Правда, «час Христа тогда еще не пришел» (Ин. 2, 4), почему основание совершается лишь в вере учеников, только и именно с этого момента уверовавших в Него (Ин. 2, 11), но для нас важно, что это символическое основание Церкви совершается в семейном доме и именно во время брачного торжества.

     Браком начинается история Церкви в раю, браком начинается и история Церкви новозаветной. И на этом брачном торжестве Христос не выступает в качестве активного участника брачного обряда. Напрасно говорят[131] о благословении брачующимся, Им преподанном. В евангельском тексте для этого нет ни малейшего основания.

     «Он присутствует здесь, — справедливо говорит профессор Павлов, - как званный на брачное торжество, происходившее уже по совершении брака, и Своим присутствием свидетельствует, что брак, заключенный по законам и обычаям еврейского народа, есть брак истинный, богоугодный»[132].

     А за полторы тысячи лет еще более резко выразил эту мысль блаженный Августин: «Христос явился на брак, чтобы подтвердить, что Он Сам (в раю) установил брак»[133].

     Действительно, на браке в Кане никакого участия в совершении брака Христос не принимал и не указал каких бы то ни было нововведений в нем и лишь чудом претворения воды-д вино символически указал, какое высокое религиозное одушевление[134] должно быть присуще христианскому браку.

     Но если Евангелие молчит о каком-либо вмешательстве Христа в брачный обряд, оно, выражаясь словами древнего оратора, «dum tacet clamat» («громко говорит самим молчанием»). Так же как и прямые слова Христа (Мф. 19, 6), это молчание показывает, что и в дохристианском браке Христос видел творимый Богом таинственный организм единой Церкви, так что Его миссия состояла не в том, чтобы создать какой-то новый институт брака, брака как таинства, как учат католики, а лишь в том, чтобы очистить брак от чуждых его богоданной природе греховных элементов.

     Ввиду такого сходства семьи и Церкви Христос посылает апостолов именно в достойные дома (Мф. 10, 12), и история апостольской проповеди доказывает, что она обычно так и начиналась и при таких условиях была наиболее успешной.

     Суровые евангельские выражения об отказе от семьи для Царствия Божия (например, Мф. 10, 21, 34—39; Лк. 12, 51—53) служат и здесь не опровержением, а подтверждением. Ведь христианин должен для Царствия Божия отказаться не только от семьи, но и от самого себя (Мф. 16, 24). И если отказ от себя не есть самоубийство, а лишь отказ от эгоизма и перестройка всей личной жизни на началах любви, то и отказ от семьи не есть ее разрушение, а перестройка ее на христианских началах, когда брак становится браком «в Господе». И если для служителей Церкви это требование иногда и фактически означает отказ от семейной жизни, то ведь с евангельской точки зрения это есть лишь расширение более узкой сферы деятельности на более широкую без изменения ее сущности, ибо если семья есть малая Церковь, то и Церковь есть большая семья (1 Тим. 3, 5).