Христианская психология в контексте научного мировоззрения

Но поскольку «естественное» не отделено от целого, в котором антиномически присутствует и «сверхъестественное», то ученый, как говорилось выше, должен начать с аналитического упрощения, с идеализации предмета исследования, вырвав из целого и беря лишь некоторые видимые (его научными методами, приборами) стороны, параметры и не принимая во внимание остальные. Но разве можно любой сложный психологический процесс — будь то память, внимание, мышление (не говоря уже о личности) — свести к ограниченному (да, по сути, к любому) числу факторов? Заведомо нет. Поэтому все научные рассуждения, гипотезы и теории — продукты идеализации; в математике, например, эта процедура иногда обозначается словом «пусть». То же и в психологии: «пусть памятью будет запечатление следов и их последующее воспроизведение». Порой используется выражение «как бы»: «данные виды общения как бы пересекаются, накладываются друг на друга в условиях эмоциональной напряженности». Говоря о нашем понимании психики и ее места, мы также следовали некой процедуре идеализации, при этом неизбежно упрощая, схематизируя предмет изучения, беря лишь отдельные, ключевые, на наш взгляд, стороны. И тогда, в качестве научного объекта, психика оказывается («как бы», «пусть») между душой и телом как одновременное сродное (родственное) тому и другому, как посредник, медиатор, посланник, соединение, ходатай от одного к другому. Вспомним: «душа надевает око, им же и смотрит». Но око как орудие, инструмент души — одновременно — и тело, его особая, сложнейшая анатомия и психофизиология. Опосредствующим, запускающим и контролирующим образованием, поворотным ключом и механизмом связи становится, в нашем понимании, психика. Научная психология, изучающая «естественное», становится тогда вовсе не чуждой «сверхъестественному», поскольку подразумевает его; равно как «сверхъестественное» не чуждается (не гнушается) психологии, поскольку она составляет важнейшее условие (опосредствующее звено, ступень) нисхождения к земному, реализации связи с «естественным».

В ставшей привычной логике исследования зафиксирован другой ход: сначала объяснить анатомию органа, затем физиологию, затем психологические механизмы действия. И разве что как артефакт, как метафору, нечто в кавычках (реальных или подразумеваемых) назвать (упомянуть) в конце душу[175].

Оно и понятно: телеологический взгляд долгое время был под запретом идеологии, и все научные способы объяснить что-либо сводились, как правило, к детерминистическому выстраиванию пассивного движения объекта, «подталкиваемого причинами сзади», словно впереди не было ждущего и призывающего его образа и образца (в противовес объяснениям до Нового времени, когда, напротив, царила телеология и не в чести был причинно-следственный детерминизм). Собственно, появление и утверждение европейской науки во многом связано с отстранением, отделением от телеологической детерминации (вспомним лапласовское: «Я не нуждаюсь в этой гипотезе»).

Между тем (и это важно понять) речь идет не о взаимоисключающих, а о взаимообусловливающих модераторах движения жизни, по сути, никогда не действующих порознь. Наука, отправив за скобки «начала» и «концы», вольно или невольно, в той или другой форме их подразумевает[176]. С другой стороны, вера не исключает, но, напротив, подразумевает значимость материальных действий, причин и активности: «Господь ведет, но я иду», или приземленное и обыденное: «На Бога надейся, а сам не плошай».

Что касается философских интуиций и обоснований телеологии, то напомним рассуждения Рене Декарта, который «первым делом замечает, что „Я“ — существо конечное и несовершенное. Только конечное и несовершенное существо способно сомневаться, ошибаться, испытывать аффекты, стремиться к чему-то и вообще изменяться во времени. Но в сравнении с чем дух сознает себя конечным и несовершенным? Должно быть, — рассуждает Декарт, — в духе присутствует идея некой бесконечной и совершенной вещи, и, руководствуясь этой идеей-эталоном, дух судит о степени совершенства воспринимаемых или конечных вещей. Идея конечного и совершенного не могла быть образована иначе как из идеи бесконечного и совершеннейшего»[177].