Христианская традиция. История развития вероучения. Том 1

Подобным образом это учение рассматривало и волю человека: оно продолжало называть ее свободной, даже отрицая подлинную свободу. Человек представляет собой «какой-то бесчувственный и инертный материал, который нужно передвигать с одного места на другое». Но это не согласуется ни с неоспоримыми нравственными достижениями свободной воли вне Церкви, ни с путем спасения в самой Церкви. Имея свидетельства о добродетели у язычников, «как можно считать, что свобода их воли находится в плену?» В самом Новом Завете говорится, что «язычники, не имеющие закона, по природе законное делают». Для критиков Августина это служило доказательством непреходящей силы природы; сторонники же Августина относили это к язычникам, обратившимся ко Христу. Однако эта уловка помочь все-таки не могла, и поэтому пришлось заявлять, что, хотя греческая ученость и римское красноречие могут с помощью разума привести к некой добродетели, придающей благопристойность жизни в этом мире, это не имеет ничего общего с жизнью вечной. В душах неверующих не может быть истинных добродетелей. Но если это так, тогда как можно говорить, что «они безответны», как сказано в Рим 1:20, если их неспособность стяжать добродетели является результатом того, что они не были предопределены?

Даже признавая, что без божественной помощи ни одна из добродетелей не может достичь совершенства, критики Августина все равно утверждали: «Нельзя сомневаться в том, что от природы в каждой душе есть некоторые семена добродетелей, посеянные по благости Творца». Это не умаляет цену искупления. Если и сказано: «Не следует обращать внимание на доброе по природе, ибо до пришествия Христа язычники определенно не достигли спасения», — ответом является аксиома: "Кг я кий отрицающий, что следует говорить о благих свойствах природы, просто не знает, что Создатель природы — тот же, что Создатель благодати», и что поэтому, «поскольку Творец — тот же, что Восстановитель, одно и то же прославляется, когда мы восхваляем и то и другое дело». Прославление свободной воли человека означает прославление ее Создателя и не умаляет Его благодати.

Это явствует из самой Библии, где «мера щедрости Божией соответствует силе веры человека». Иногда — как в случае обращения Павла или Матфея — божественная благодать предшествовала желанию или доброй воле со стороны человека. Но в других случаях — например, в рассказе о Закхее или о разбойнике на кресте — некоторую инициативу проявила свободная воля человека. По благости Творца у человека все-таки остается способность проявлять волю ко спасению. Ошибочно сводить сложные и многообразные действия Бога к единственной формуле, какими были пелагианский синергизм или августинианское предопределение. Призывы Божий многообразны, как и те, к кому они обращены. «Многоразличная премудрость с многоразличным и непостижимым благоволением устраивает спасение людей и каждому сообщает Свою благодать по мере его восприимчивости, так что даже самые чудодейственные исцеления производит не по однообразному величию своего всемогущества, но по мере веры исцеляемых». После поражения пелагианства никто не критиковал самовластие божественной благодати. Именно действием благодати совершается каждый этап обращения: желание добра, хотя и при сохранении свободной воли; способность творить добро, хотя все еще в ситуации свободного выбора; и постоянство в уже обретенном добре, хотя и без отказа от свободы.

Августинианская традиция не была вполне готова к тому, чтобы ответить на этот вызов, который не умалял роли божественной благодати, как делал это, по крайней мере в общем представлении, пелагианский вызов, но, напротив, возвеличивал эту роль. В данном случае в августинианском богословии благодати возражения вызывало вовсе не само учение о благодати, а отождествление первичности благодати с частной и весьма своеобразной теорией предопределения. Для Августина как богослова такое отождествление, возможно, и было необходимо.