Христианские древности: Введение в сравнительное изучение

Не только отдельные исследователи — вся область архитектурной археологии резко шагнула вперед. При небольших по объему работах сотрудники МАО и ИАК научились извлекать важнейшую и надежную информацию — что всегда служит признаком высокого развития методики. Например, два крохотных шурфа, заложенных К. К. Романовым в 1909 г. в Георгиевском соборе Юрьева-Польского, благодаря детальному изучению стратиграфии позволили сделать вывод о более позднем появлении Троицкого придела.³³ Конечно, и любительские работы еще продолжались, но даже они стали строже; поубавилось простора и для разрушительной деятельности — центральные учреждения внимательно следили за открытием древностей, старались их контролировать, хотя это не всегда удавалось.³

Отдельные неудачи (работы некомпетентных лиц; самовольные раскопки; расхищение остатков древних зданий как строительного материала) уже не определяли уровень архитектурной археологии. Прямо в ходе натурных работ, за какие-нибудь 10–15 лет XX в. она выработала устойчивую и законченную методическую систему, приступив с ее помощью к построению фактологической и концептуальной базы дальнейшего исследования истории русского церковного зодчества. Утрата многих материалов этого периода в годы новой русской Смуты — невосполнимая потеря, она значительно ослабила воздействие «церковноархитектурной» школы на развитие науки в стране, хотя и не прервала его полностью. Сильным ударом стала безвременная смерть Милеева и Покрышкина (1922) и резкий перерыв в работах, вызванный социальным катаклизмом конца 1910-20-х гг. Но основное действие в драме церковной археологии было впереди. Его определила государственная политика 1930-х гг. и связанная с ним насильственная идеологическая переориентация, одной из основ которой стал «научный атеизм» и политическая борьба с церковью, а в истории культуры и искусствознании — полный пересмотр концепций. Все же основное в научном наследии, прочный методический фундамент, заложенный в начале XX в., не пропал. Более того, археология церковных зданий, получив в советскую эпоху новые неожиданные стимулы к развитию, смогла эффективно его использовать.

5. «Архитектурная археология» в XX в.

Период после 1917 г. для исследования памятников церковной культуры крайне драматичен и неоднозначен. С одной стороны, это время жесткого идеологического давления атеистической идеологии на религию, время разрушения храмов, массового сожжения икон, продажи или переплавки церковных драгоценностей и т. п. Но в этот же период церковные древности, «выпав» в огромном количестве из литургического, служебного оборота, стали как никогда доступны научному анализу. Более того, критическое отношение к ним как к источникам создало атмосферу, в известной мере способствовавшую пристрастному, скрупулезному изучению объектов во всех их материальных деталях. Выведение древностей из собственности церкви привело к тому, что для объектов, ранее имевших не менее четырех «хозяев» — общину, синодальные власти, государство и ученое сообщество — отныне оставались лишь два последних. Причем государству до этих древностей, особенно разрушенных, зачастую не было никакого дела. В результате ученое сообщество стало как бы корпоративным собственником древних церковных остатков и могло позволить себе продолжать их изучение — по крайней мере, в пределах отпускаемых средств и идеологических рамок «исторического материализма».

Нужно сказать, что с точки зрения включения церковно-археологических материалов в общую историю русской культуры дореволюционная наука оставалась на сравнительно невысоком уровне. Особенно это касалось детальных, конкретных знаний о древнем церковном зодчестве. Сказывалось и общее отставание изучения древних городов, истории средневековых технологий, нежелание профессиональных археологов заниматься историей церковного зодчества. Даже в «Истории русского искусства» под редакцией И. Э. Грабаря упоминалось всего около 40 домонгольских храмов.

Ученые пытались наметить пути новых подходов уже в 1920-е гг. Один из ведущих тогда специалистов по истории зодчества и прикладного искусства, Николай Борисович Бакланов, писал: «Памятники архитектуры, благодаря своей сложности, может быть, более, чем какие-либо другие памятники материальной культуры, являются полной характеристикой страны, эпохи и народности, их создавшей, объединяя в себе ряд физических и моральных воздействий окружающей их среды, а будучи прикреплены к месту создания, являются наиболее бесспорными документами в отношении жизни страны» (Бакланов, 1920, Л. 1). Предлагалось изучать памятник архитектуры не как замкнутый самодовлеющий объект, но в его историческом окружении, работая сразу с целыми комплексами (городским ансамблем, монастырем, замком) и решать одновременно широкий круг социально-исторических проблем.