Значит, не нашлось. Не в смысле «людей получше», а в смысле — «у Бога». Язычнику (и в особенности праведному язычнику!) в целом свойственно руководствоваться, во-первых, своей волей, а во-вторых, своими понятиями о том, что такое добро и зло. Это звучит, как парадокс а-ля Бернард Шоу, но чем праведнее язычник и чем выше он поднимается над своими пороками, тем труднее ему одолеть свои добродетели. Александр Македонский был не только гениальным полководцем, но и очень хорошим человеком, его благородство, великодушие и доброта сделали бы честь, наверное, любому из нас. Чем это кончилось? Он потребовал поклоняться себе как богу. Его добродетели были настолько очевидны ему самому, что он потребовал от других почитать их в себе, он совершенно серьезно уверовал в то, что он сверхчеловек, потому что окружающие его люди этими добродетелями не обладали в той же мере. В этом беда любой языческой праведности: чем больше добродетели человека, тем больше его гордыня. Поэтому, если бы Бог обратился не к Моисею, а к тому, кого мы назвали бы «хорошим человеком», Он, скорее всего, услышал бы: «Я должен рассорить евреев с египтянами и повести их в пустыню только ради того, чтобы они в Тебя уверовали? Тысячи жертв — лишь ради этого? Извини, не могу, да и кто Ты такой, чтобы мне приказывать?»
И получается, что такой хороший человек часто неспособен действовать тогда, когда требуется решительность и непреклонность. Будучи предоставлены себе, добродетели «сходят с ума» и норовят занять не свое место. Доброта понуждает нас уничтожать младенца во чреве («право женщины на свое тело»), милосердие ратует за умерщвление стариков («право каждого уйти достойно»), а справедливость — за то, чтобы налоги с бедных шли в пользу богатых (а кто против — тот на самом деле Шариков, «взять и поделить!»). И любой, кто попытается здесь что-либо переменить, увидит в первую очередь, что страдают те самые его ближние, ради которых он затеялся с переменами. Он услышит, как услышал Моисей: «
Смысл в том, что уклад жизни, обычаи являлись в древности, как и языки, основным признаком различия народов. Сейчас мы можем поехать в Польшу, Англию, Швецию, США — и увидеть, что люди одеваются каждый день, в общем, одинаково и едят одно и то же. В древности было не то — уклад жизни народов разнился.
Бог дал евреям не только нравственные заповеди (Декалог и та часть заповедей Торы, где регламентируются личные и общественные отношения), но и заповеди чисто ритуального характера, чтобы создать особый уклад жизни и отделить евреев от соседних народов, укрепить их в том, что они — особенный, избранный, «святой» народ. В целом, запреты на смешанные ткани или употребление в пищу мяса и молока разом имеют не больше смысла, чем обычай есть палочками на Дальнем Востоке и руками — на Ближнем. Но эти обычаи введены искусственно и возведены в ранг сакральных именно для того, чтобы евреи в любых обстоятельствах оставались евреями.
Прежде чем должен был прийти Иисус, Ему нужно было приготовить место, куда прийти. Должен был появиться народ, верующий в того Бога, каков Он есть, народ, готовый к Откровению, воспитанный Откровением. Иисус не мог прийти ни к римлянам, ни к хананеям, ни к индусам, потому что тогда диалог с Ним выглядел бы так: «Я сын Бога Живого». — «Заходи, двадцать пятым будешь». — «Нет, люди, вы не поняли: вы тут все мертвы, и Я должен умереть и воскреснуть, чтобы верующий в Меня воскрес вместе со Мной». — «Поняли, поняли, ты должен умереть и воскреснуть, эта аватара должна присмотреть за плодородием, а вон та — за порядком, у каждого своя работа, располагайся, будь как дома». — «Вы не поняли, друзья: все другие аватары — полная чушь, только во Мне спасение, в Моей плоти и Крови…» — «Ага, понял, понял… Ну что ж, друг, ложись на алтарь… Тебя как подавать — с кровью или прожаренным?» В таком примерно духе. Вне Израиля Иисусу делать было совершенно нечего.
Вопрос стоял вовсе не так: какой народ облагодетельствовать? — покойников облагодетельствовать невозможно; вопрос стоял так: через какой народ воскресить всех?