Христос был женщиной

Казенщина! Неужели эти ничейные штампы она еще и заранее заготовила? По бумажке читает? Хм, нет… Тогда в чем дело? А, наверное от стеснения старательно выговаривает слова, совсем неиндивидуальные.

Но вот по чужим конструкциям, как по доскам, эта Криста выходит на чистую воду собственной мысли:

– Общество потребления покупает не только нефть, но и красоту. Они имеют в виду гламур, но это же и красота по Достоевскому. Кра-со-та… – Криста поднимает голову и попадает прямо в глаза Лине: – Помните, в пятой главе третьей части «Идиота»… – улыбается она доверчиво, без подвоха. – Ипполит, очнувшись от прилюдной дремы, бормочет: «…князь утверждает, что мир спасет красота!.. Какая красота спасет мир! Мне это Коля пересказал…»

Лина кивает, мол, конечно, помню. Быстро и несколько раз, как китайский болванчик. Приятно, когда тебя записывают в знающих. Лестно числиться образованцем. Хотя в сознании брезжит лишь то, что зацитированная фраза в романе произносится не от авторского имени. Вообще-то была уверена, что Мышкин ее изрек…

– Вот именно что пересказал… – Кристины голубые радужки заискрились.

Небо и солнце. И смотрит она уже не только на Лину – на каждого глядит. Не глазами, а внутренним зрением. Называется: душа с душою говорит. Рыжее платье содокладчицы, ее улыбка (под рыжей же челкой и над глубоким, но не вульгарным вырезом) светят всем, кто пришел. Без разбора, из вежливого доверия хозяйке: не могла же она звать в свой дом кого попало.

Лина мысленно прикидывает на себя чужую эффектную одежку. Цвет, пожалуй, подойдет к ее брюнетистости, а вот силуэт… Балахонно получится. Надо пополнеть. Вон девушка какая налитая…

Лину так и подмывает встать с глубокого синего кресла, выбранного ею за яркость обивки, за удобство, за положение – далеко от мужа (Матюша не любит, когда она к нему липнет) и в центре, возле низкого стеклянного стола, на который удобно пристроить полный бокал. Она поддается прихоти – встает, пятится в самый дальний угол комнаты, упирается задом в подоконник и, глядя в видоискатель «Кодака», нажимает кнопку. Присваивает мизансцену.

Девятнадцать человек в кадре – смотрятся как один. Кажется, будь техника посовершенней, и увидишь силовые линии, связывающие каждого с каждым. Человек сам по себе и вместе с другими. Одновременно.

Нет тут ни гуру, ни зомби.

Пусть на миг, но у Евы получилось создать новую общность.

И речь содокладчицы не становится звуковым фоном, смысл ее отпечатывается в сознании.

– Ипполит, цитируя князя Мышкина, уподобился Левию Матвею, который неверно записывал за Назаретянином. «Мир спасет красота… какая красота спасет мир!» – без напряжения и какого-либо смущения копируя горячечную речь Ипполита, повторяет Криста. – Достоевский ни разу не поставил «красоту» в начало фразы, строчной буквой демонстрируя: Ипполит не понял, что князь имел в виду отнюдь не абстрактную красоту. Мышкин не мог всуе употребить главное Имя. Не случайно Достоевский пишет: «Князь рассматривал его внимательно и не ответил ему». И слог библейский. Ведь Бог есть Красота. Об этом размышлял Оливье Клеман, упомянутый Василисой, об этом же говорит и не упомянутый пока Дионисий Ареопагит. Именно эта Красота, а не глянцевая, не эстетская спасет мир.

– Здорово! – Ева звонко, всем слышно переводит стрелку внимания. Хвалит обеих ораторш, итожа совсем разные выступления как одно. Чуток успеха отнимает у Кристы и отдает Василисе. Хозяйски перераспределяет. – Ну, а поговорить, пообсуждать можно за горячим.

Несколько человек решительно срываются с мест и опрометью на балкон. Лина, не торопясь, за ними.

А, так они покурить вышли… Не за едой ринулись. И все-таки тянет снова постоять у перил. Высота манит…

– Сейчас бы ружьецо в руки и – «бах-бах!»… – доносится до Лины знакомый баритон.

Она поворачивает голову. Наш классикЭрнст Воронин с Евой.

Откуда он взялся?

Не было его тут, не было!

Внутри екает, но не сильно. Даже приятно, что Эрик подтверждает свою мещанскость. У авангардного художника та же реакция, что и у ушлого адвоката… Или все мы время от времени говорим пошлости? Нет, Блок или Бердяев такого бы не ляпнули.

Бочком, незаметно Лина выметается с балкона и в поисках объявленного деликатеса торопится в соседнюю комнату с фуршетными закусками. Но там – полуразоренные тарелки, плошки и миски. Возле каждой посудины, как в музее, – табличка персикового цвета. Теперь можно вкусить плоды Евиной фантазии, то есть прочитать названия блюд: «Салат из сорванных бретелек общества „Долой стыд“», «Обнаженный центр: куриные сердечки с арт-и-шоками»… Всякой еды еще вдоволь.

Но обещанного горячего тут и в помине нет.

Потоптавшись, Лина наливает себе полстакана все равно какого сока. Вроде за тем и шла. А самой стыдно, что так лажанулась в поисках новой еды. Возвращается. Разбредшиеся гости сидят и стоят уже не порожние, а с большущими белыми тарелками. Дымок поднимается над красноватым мясом в рамке из разноцветного гарнира.

Не так и голодна, но обидно же, если не хватит на ее долю…