Христос был женщиной

Только за один материал замзавша погладила меня по, а не против шерстки. С добродушием (результат редкого у нее равновесия между тем, сколько выпито и сколько хотелось) повторяла каждому, кто заглядывал в отдел: «Послушайте, что Криста написала! „Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?!“»

Ну, тут просто срезонировало. В себе она эту тьму прочувствовала.

И не обязательно ей знать, что я всего лишь к месту процитировала евангелиста Матфея.

Говорят, кризис поможет провести ротацию кадров… От невежд избавиться…

Вдруг меня на место замзавши передвинут… Вот бы…

В середине дня Ева сама объявляется.

Есть между нами связь, есть…

Звонит, как всегда, на ту минутку, которая у нее не имеет размера. Подчиняет себе все, что хочет, и не боится неудачи. Во всяком случае, время под нее прогибается.

– Улетаю на днях. Нужно по делам в Америку. Вернусь, повидаемся? – планирует она с такой свободой, которой у Кристы нет, даже когда ей нужно в булочную.

Но так хочется научиться ее залихватскости… И, не дождавшись удобного повода, Криста выпаливает:

– Купи сегодняшнюю газету!

Хорошо хоть, что удается сказать не слишком хвастливо.

Ева вмиг схватывает, о чем речь, и реагирует точно так, как хотелось бы Кристе:

– Напечатали? Это победа. Твоя заслуга.

И хотя губы Кристы бормочут скромно-лживое «да я тут ни при чем…», внутри восстанавливается ликование, которое посетило ее утром во время путешествия в страну иллюзий.

А Ева больше не возвращается к публикации. Разве что косвенно, заговорив о Лине с Матвеем. Оказывается, они сегодня улетели в свой Цюрих. Евин шофер отвез их в Шереметьево.

– Какие-то странные стали…

Вроде обычный зачин обычного женского разговора, в котором из всех оттенков слова «странный» выбираютcя только негативные и оно никогда не используется в чацком смысле: «…а не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож».

Но нет, у Евы и тон не сплетницкий, и сбор информации скорее адвокатский, чем прокурорский… Удивительно, как она балансирует между высокомерным «не больно-то и надо» и униженным «мной пренебрегли». В ее интерпретации нет ни того ни другого. Каждый имеет право на сердечную тягу и на неприятие.

Оказывается, Матвей еще на Салоне уговаривал Еву с Павлушей прийти к ним в гости, а потом раз – и пропал. Оба ушли в несознанку.

– На их автоответчик наговариваю приглашение, зову к себе – мне-то все равно, на какой территории встречаться. Нет отклика. Жду… Знаю же, скоро улетают. Вчера, наконец, сталкиваемся нос к носу на конференции. После заседания зовут к себе. И Василису зачем-то прихватывают. Ну, думаю, ладно…

– Так ты знала про статью? – потускневшим голосом перебивает Криста. Не хватает самообладания, чтобы скрыть разочарование.

– Успокойся! Не знала! – резковато отвечает Ева. – Откуда?

– Неужели Василиса не проговорилась? – уже совсем по-простецки спрашивает Криста.

– А она-то тут при чем?

Криста сжимается, молчит. Не хочется делиться лаврами первопечатника…

– То-то Василиса с Матвеем была как-то необычно… – Ева мешкает, честно ища слово. И едкость растворяется старательной точностью: – Забавно почтительна… Да брось, это не важно. Ну, так мы едем. У «Алых парусов», что на Бронной, просят притормозить. Паркуемся. Матвей, естественно, ни с места, а Лина бежит в магазин. Значит, они заранее не готовились к нашему визиту. Я из солидарности иду с ней. Вижу, торт берет и к кассе… А есть хочется. И мне, а уж мужикам – точно. Ну, сама набираю всякой всячины, готовой, полуготовой. Приезжаем – я сразу на кухню. Так Линка даже там со мной не осталась наедине. Хлопочет, бегает туда-сюда без всякой на то нужды… В общем, странно все это… Ой, меня тут зовут, опаздываю! Ну, пока! До встречи…

В воскресенье Криста с азартом мчится на работу, буквально летит, так как Хорошевка редкостно пустынна, а маршрутный уазик еще в Крылатском забит под завязку и не спотыкается о взмахи попутных пассажиров.

За довольно спокойное дежурство она успевает соорудить пару информашек, которые подписывает прозрачным псевдонимом «М. Кристалинская». Как привет отцу, который собирал виниловые диски с записями безголосой, но душевной инженерши и слушал глуповатые песенки, особенно когда мать заводила свою привычно-ругательную пластинку.

За обедом Криста сочувствует коллеге из рирайтерского отдела, который при всякой встрече начинает канючить: «Ой, меня сократят!» Как будто именно над ним висит дамоклов меч.

– Тебе хорошо, ты – незаменима, – льстит он, и Криста чуть напрягается, чтобы нечаянно не выпустить наружу уверенную радость. Отдавало бы самодовольством. А нужно сдержанно и с достоинством принять заслуженное подношение.

Чувствует себя королевой.

В понедельник на летучке заявляет четыре полноценных материала, заказывает фотографов на две премиальные тусовки и как должное принимает освобождение от следующего дежурства.

Ее здесь ценят…

Вторник пролетает незаметно, в муках творчества, а днем в среду, когда до вернисажа в Третьяковке остается всего ничего, шеф вдруг сам звонит, не через секретаршу. Просит прямо сейчас заехать в контору. Голосом, с которым не поспоришь.