Было лишь одно решение, как его представлял себе Петр: сначала принять иудаизм, а затем обратиться в христианство. Естественно, он проповедовал сначала тем, кто уже принял иудаизм, надеясь таким образом скорее распространить христианство. Естественно также, что он отмечал точки совпадения между этими двумя религиями, а не наоборот. Петр не хотел и не имел намерения стать апостолом для неевреев, так как его двойственная позиция подверглась бы испытанию. Учение о мессианстве прекрасно подходило к этой позиции, особенно в подчеркивании духовных выводов таких пророков, как Исаия. Сам Петр приспособился к обрядам иудаизма; поэтому прозелиты из нееврейского мира должны были лишь следовать его примеру — и все в порядке. Достаточно просто, не правда ли? Но что касается всех других народов мира, каждый из которых имеет свои традиции в понимании добра и зла, — какое общее основание можно найти среди них? Те, кто был воспитан на иудаизме, могли воспринимать этику и религию как всего лишь племенное наследие, не имеющее общего осознания по всему миру. Что, поэтому, могло стать основанием для обращения к миру вместо расовой основы? Итак, Петр и другие решили продолжать проповедовать Христа и придерживаться обычаев иудаизма, не обращая внимания и, возможно, не осознавая их несовместимость.
Но этот компромисс между христианством и иудаизмом — ибо таковым он был — не мог долго продолжаться, так как обе религии не были связаны между собой, а, напротив, были полностью противоположны. Одна была совершенно нееврейской, другая — строго расовой и нетерпимой. Иудаизм не мог мириться с христианством. Совершив публичное убийство Главы новой веры, иудеи не допускали мысли о разрешении Его последователям проповедовать Его учение. Они даже запретили им исцелять, и когда ученики ослушались, их бросили в темницу. Одно влекло за собой другое до тех пор, пока по настоянию евреев, прячущихся, как обычно, за законную власть, не было использовано насилие: после гибели первых христианских мучеников последовали новые кровавые расправы. Между тем Петр проповедовал по всему миру о Пятидесятнице. Но это был тот же самый Петр, которому позже предстояло измениться благодаря видению.
Христианство нашло друзей, свой местный элемент, перед Пятидесятницей. Это было в то время, когда Христос был еще жив. Греки пришли к Филиппу (имя греческое) и сказали: «Господин, нам хочется видеть Иисуса». Такой народ, как греческий, вряд ли позволил бы чему-то хорошему пройти мимо них незаметно. Кроме того, они были арийцами и, так как «подобное лечится подобным», известие о Христе быстро овладело их умами. Филипп и Андрей (тоже греческое имя) сообщили об этом Христу, и Его реакция была мгновенной: как будто он понял, что Его благовествование, наконец, достигло мира в целом, и теперь Он был готов пожертвовать Собой. Иисус ответил ему: «Настал час, когда Сын Человеческий будет прославлен. Истинно, истинно говорю
Через три дня после Распятия двое его учеников шли по дороге в Еммаус, который находился в Шефеле, у подножия холмов, обращенных на запад к Средиземному морю. Почему имена этих двоих не названы, хотя Христос был готов приветствовать их вместе со Своими учениками? Сам пропуск имен предполагает, что это были греческие имена и поэтому незнакомые, или, возможно, им не придали того значения, каше они заслуживали по причине этого факта. Во всяком случае, если христианство расходилось лучами из Иерусалима как из центра, его стремление к западу было гораздо более очевидным. Спускаясь с холмов, окружающих Иерусалим, и направляясь на запад через Шефелу далее к побережью, новая религия торопилась, потому что нашла свой народ, не подверженный влиянию иудаизма. Вскоре мы читаем о ее продвижении в Антиохию, Таре, Кесарию, Лидду, Иоппию (Яффу) — повсюду. А затем в города побережья Малой Азии. Насколько быстро этот процесс был завершен, точно не известно, но мы знаем, что во время правления императора Клавдия, через десять лет после Распятия, христианство достигло далекой столицы Римской Империи.