Христос

Я выше привел рассказ Четьи-Миней о том, как один еврей, проникнув в храм «Великого Царя» под видом христианина, видел своими глазами, как он разрезал там перед алтарем младенца и частями его тела и глотками крови причащал свою паству. А когда этот тайный гость, не проглотив всего полученного им, принес домой остатки и показал жене и родным, то все убедились, что это было настоящее человеческое мясо и кровь. Это, — говорят, — так всем им понравилось, что на другой же день они приняли христианство. И такая вещь сообщается о «Великом Святом» не в талмуде и не у языческих авторов, а в самих православных «Житиях Святых»! Рассказ этот исключен только в их русских переводах. Позднейший редактор церковно-славянских «Четьи-Миней», желая объяснить, каким способом мог бы неверующий унести в руке часть тела и крови зарезанного ребенка, предлагает в примечании обратиться по этому поводу к житию святой мученицы Феоктисты, но там мы читаем лишь то, что один рыбак принес ей в коробочке часть таких «святых и престрашных тайн», с согласия одного священника, для причащения. Конечно, и в приведенном нами рассказе исследователь мог принести их домой во рту, не проглотивши, но здесь нам важно разъяснить совсем не то. По утверждению «Жития Василия Великого, основателя христианской литургии», «иудей, перешедший по этому поводу в христианство», видел собственными глазами, как совершилось убийство младенца и всеобщее последующее людоедство и принес вещественное доказательство этого к себе домой. Если бы такой рассказ был приведен не в Житиях Святых, а в талмуде об еврейском богослужении с прибавлением, что при этом и вообще совершалась «престранная мистерия» с причащением всех «настоящей человеческой кровью и телом», то этого было бы в глазах многих христиан совершенно достаточно для обвинения талмудистов в ритуальном убийстве, если не в наше время, то в прошлое. А здесь, в дополнение к приведенному рассказу, мы имеем и языческих авторов, объяснявших гонения на христиан их ритуальными убийствами на предутренних богослужениях.

Конечно, дикость мысли первобытного человека не имела границ, и потому не было бы ничего удивительного, если бы какому-нибудь теологу-знахарю III или IV века нашей эры действительно пришла в голову мысль, что если принести в жертву младенца в новолуние осеннего равноденствия, когда и новорожденная луна и солнце сходят в подземный мир, и съесть по кусочку его тела и по глотку его крови, то это застраховало бы причастившихся таким способом от смерти на весь предстоящий год. И у него, конечно, могло бы появиться множество приверженцев… Ведь всем хотелось застраховать себя от смерти! Только опыт недействительности такого жизненного элексира мог заставить первобытных людей отказаться от подобного способа.

История и естественные причины возникновения различных религиозных обрядов современных нам богослужений еще не могли до сих пор разрабатываться свободной наукой, но можно думать, что это скоро уже начнется, и свободная наука даст нам новый материал для изучения психологии наших отдаленных предков.

Само собой понятно, что дошедший до нас образ евангельского Христа слишком ясно показывает, что он «любил детей» не в этом смысле, а потому можно думать, что и «Великий Царь» Четьи-Миней, которого он отражает, скорее всего не установил, а отменил жертвоприношение детей или вообще первичный вид древней литургии, сопровождавшийся каким-то шарлатанством, о котором упоминается и в Апокалипсисе, заменив ее символистикой. Но я все-таки думаю, что этот рассказ не нелепая выдумка, а деталь, взятая из предшествовавшего периода развития религиозных мистерий, и что от какого-то первичного действительного ритуального детоедства (вероятно, раз в год в какой-либо секте) этот ритуал перешел к шарлатанству апокалиптических «николаитов», ставших потом приготовлять искусственное человеческое тело и кровь из простого теста и красного вина.

Окончательный же результат этих моих соображений таков:

«Великий Царь» (Василий о-Мегас по-гречески) действительно установил первичную христианскую литургию и был зерном, из которого выросла евангельская легенда о «Спасителе», но мы не знаем, какова была эта литургия при его жизни. Мы знаем, что взамен ее Иоанн Златоуст, его ученик, составил новую, но и о ней мы не можем сказать чего-либо определенного, так как и она с каждым веком усложнялась и развивалась. Воздержимся же, пока от попыток разъяснить вопрос о возникновении средневекового учения о том, что в причастии мы имеем истинное человеческое тело и кровь распятого(?) евангельского учителя, так как такие попытки еще не могут быть чем иным, кроме гипотез, и возвратимся к тому, что мы «можем» считать за фактическое.