Христославы

— Это еще отчего? Не имѣешь права! — воскликнулъ Давыдка и на глазахъ его блеснули слезы.

— Нѣтъ, имѣю. Гривенникъ я долженъ Кузьмичу писарю за звѣзду отдать, за то, что онъ мнѣ звѣзду помогъ смастерить, я ему гривенникъ на стаканчикъ обѣщалъ.

— Такъ это твое дѣло.

— Какъ мое? Вѣдь и ты со звѣздой ходилъ? Вишь, какой вострый! Вотъ тебѣ полтину и будетъ съ тебя. На, получай.

— Ахъ, ты, подлецъ, подлецъ!

— А! Ругаешься! Такъ я-же еще за цвѣтную бумагу и за клей, и за огарокъ возьму. Съ пустыми руками ты со мной пошелъ и ругаться смѣешь! Гривенникъ еще беру. Довольно тебѣ и сорока копѣекъ.

Никитка положилъ на ступеньку каменной лѣстницы, на которой они считали деньги, сорокъ копѣекъ для Давыдки и, схвативъ звѣзду, побѣжалъ. Давыдка бросился за нимъ, нагналъ и схватилъ за звѣзду.

— Звѣзду, коли такъ, сломаю. Отдай гривенникъ! — кричалъ онъ.

— Не отдамъ. Пошелъ прочь!

Никитка размахнулся и ударилъ Давыдку кулакомъ въ ухо. Давыдка не остался въ долгу и, сшибивъ съ нею шапку, вцѣпился въ его волосы. Началась свалка. Оба мальчика упали на звѣзду и дрались лежа. Подбѣжавшій дворникъ растащилъ ихъ. Оба христослава ревѣли. У Давыдки была разсѣчена губа. Никитка поднялъ звѣзду — звѣзда была помята, разорвана. Воротъ у новой рубашки Никитки былъ также разорванъ, на щекѣ виднѣлась царапина. Его мать Матрена, видѣвшая драку изъ окна, выбѣжала на дворъ съ вѣникомъ, хлестнула вѣникомъ Никитку по затылку, хлестнула Давыдку и крикнула Никиткѣ:

— Иди, мерзавецъ, домой, иди! Вотъ я сейчасъ попрошу кума Захарыча, чтобъ онъ тебѣ здоровую баню для праздника Христова задалъ.

Никитка, плача, сталъ опускаться въ подвалъ.

1908