Христов братец. Русские духовные стихи, легенды и сказки

Не ведаю где, жил-был себе пан, такой богатый, что карбованцы мерял коробами, золото четвериками, а в медных деньгах и счету не знал. Сколько у него было крестьян, земли, лесов, покосов – нечего и говорить! все равно не пересчитаешь. Ох-ох! да какая ж беда с ним случилась! Из богача сделался он беднее нас грешных: а за что? За то, что Бога позабыл и работал одной нечистой силе. Бывало, добрые люди заутреню слушают в церкви Божией, а у него музыка гудит, да вприсядку отжаривают. В церковь он никогда не ходил, и не ведал, зачем туда люди ходят. Да раз как-то вздумалось ему посмотреть, что такое там деется, и вот на праздник Господень пошел пан вместе с панею к обедне. Все православные Богу молятся, а они стоят себе, поглядывают по сторонам да хохочут. Стал дьякон читать: «Богатые обнищают и взалкают…» – как бежит к нему пан, вырвал из рук книгу и хвать дьякона по лысине: «Как смеешь ты, дурень, такие слова при мне сказывать? Разве я могу обнищать и взалкать? Ах ты, кутейник! погоди ж, я тебе покажу, как надо мной смеяться! Если хоть раз еще осмелишься выговорить такие речи, то я так поподчую тебя на конюшне, что до новых веников не забудешь! Подай чернильницу». Дьякон ни жив, ни мертв со всех ног пустился доставать чернильницу и перо; а поп в алтаре спрятался и трясется бедненькой, словно в лихорадке. Принес дьякон чернильницу и перо. «Смотри, неуч! – говорит пан, – что замараю я, того никогда не читать ни при моей жизни, ни после!» Вдруг поднялась буря, молния поминутно блещет, гром все сильней и сильнее, а потом как ударит – Господи, Твоя воля! – все, кто только был в церкви, так и повалились на пол. Только пан с панею стоят да хохочут. Прибежал староста: «Беда! – говорит, – господской дом горит!» Принялись тушить; да нет, с Богом нельзя спорить. Все начисто сгорело, будто и не было панского двора. Ну, это богачу как плюнуть: явились новые хоромы еще лучше прежних. Только с того самого времени, как станет дьякон читать в церкви и только дойдет до того места, где написано, что богатые обнищают и взалкают, – всякой раз, откуда что возьмется, загремит да и загремит на небе.

Вот захотелось пану ехать на охоту. Собрали народу – человек с двести будет, да и собак столько же. Сели на коней, затрубили в рога и поскакали в лес; травили там и зайцев, и лисиц, и волков, и медведей, как вдруг бежит олень да такой красивый, что не нагляделся б на него! Пан ударил вслед за оленем: птицей летит на коне, а зверь еще быстрее.

Вот близко, вот нагонит, не тут-то было! Уже и полдень прошел, уже и солнышко низко, вот и темнеть стало – а он все гонится за красным зверем. Настала черная ночь, в лесу хоть глаз выколи – ничего не видно! Тогда только остановил пан своего коня. Что делать? он затрубил в рог, не откликнутся ль его охотники? Прислушался – ничего не слышно, только бор шумит. Затрубил в другой и в третий раз, никто не отзывается; один далекий лес повторяет: тру-тру-тру! Едет пан дальше: уже сдается ему, что село близко, что кони ржут и собаки лают; а все не видать жилья, только небо да земля, да сосны кудрявые шумят верхушками. Уже и конь пристал, чуть-чуть ноги двигает, а сам он едва на коне сидит. Вдруг блеснул огонек. Пан снова заиграл в трубу, чтобы вышли к нему навстречу, коли есть тут люди. Чего хотел, то и сделалось. Выскочили из-за деревьев человек двенадцать и встретили его, только не по-пански: один так хватил его по затылку, что пан как сноп повалился на землю. Очнулся – совсем голый, как мать породила! Хотел было повернуться – куда! руки веревкою скручены. Осмотрелся: вокруг огня сидят разбойники и с ними атаман в красном кафтане. «Что ж вы, сволочь, барина не прикроете!» – закричал он на своих молодцов. Тотчас с десяток хлопцев бросилось к пану и давай подчивать его батогами. «Полно! – снова заревел атаман, – отведите его в Волчью долину и привяжите там к дереву; нам он больше не нужен, а волкам пригодится: лакомой будет кусок на завтрак!» Подхватили пана за ноги, приволокли в Волчью долину и плотно прикрутили веревкой к сосне. Стоит пан сутки, стоит и другие – нет мочи терпеть: внутри огнем палит, во рту пересохло, вот-вот душа с телом расстанется. А он и не думает покаяться; на уме одно держит: как ворочусь домой, сейчас же соберу крестьян и пойду душить этих проклятых лесовиков!