Хризантема

На кладбище она вошла через заднюю калитку. Дорожка вела мимо старых сосен, памятники стояли по обе стороны, некоторые участки были порядком замусорены остатками ритуальных приношений. Могильный камень рода Танака, высокий и узкий, с именем, выгравированным изящными иероглифами, был украшен семейным гербом в виде цветка сливы.

Рядом уже ждали старинное деревянное ведро с водой и бамбуковый черпак — Тэйсин и об этом позаботился. Мисако поставила цветы и стала зажигать курительные палочки. Привычный ритуал, она проделывала его сотни раз, но сегодня сосредоточиться на молитве оказалось трудно. Мысли то и дело возвращались к деду, перед мысленным взором возникали его прикрытые сморщенные веки и кустистые седые брови. Он совсем стар, подумала она, словно обращаясь к покойной бабушке, и вовсе не так здоров, как хочет показать…

Мысль оборвалась, словно натянутая струна. Оборачиваться не было нужды: Кэнсё появился у могилы и в сознании молодой женщины в один и тот же момент, все равно как если бы похлопал ее по плечу. Поддавшись внезапному приступу гнева, она сделала вид, что не заметила монаха, и невольно поежилась от невежливости своего поступка.

— Простите, что потревожил вас, — удивленно произнес он после неловкой паузы.

Мисако обернулась.

— Вы хотите поговорить о предстоящей церемонии в саду Симидзу, не так ли?

— Да, — ответил Кэнсё, пораженный явной враждебностью в ее голосе.

— А вы сами что об этом думаете? — Мисако взглянула монаху в глаза.

Он слегка смутился под ее взглядом, потом произнес с низким поклоном:

— Я глубоко уважаю мнение вашего дедушки и рад помочь ему всем, чем могу.

— Он ведь рассказал вам, что случилось со мной в детстве в том саду, правда?

— Да, — кивнул монах. — Мне очень жаль, если вам это неприятно.

Мисако снова отвернулась к могильному камню.

— Тогда я была еще совсем маленькой, — объяснила она. — Все могло быть лишь игрой воображения. Боюсь, дедушка придает слишком большое значение фантазиям ребенка.

— Вы на самом деле считаете то происшествие фантазией? — спросил Кэнсё.

Голос его прозвучал спокойно и вежливо. В первый момент Мисако не знала, что ответить, и робко взглянула на собеседника снизу вверх. Монах улыбался, сцепив руки за спиной, но в его сутулой журавлиной позе угадывалась какая-то трогательная беззащитность.

Мисако опустила глаза, глядя на землю под ногами, усыпанную сосновыми иглами. Потом, залившись краской, отвесила низкий поклон.

— Кэнсё-сан, извините меня, пожалуйста, за грубость. Мое поведение непростительно. Иногда я совсем теряю контроль над собой.

Потупившись, она машинально ковыряла землю носком туфли.

— Вам не за что извиняться, Мисако-сан. Я хорошо понимаю ваши чувства, но раз уж дедушка так решительно настроен, может быть, мне удастся помочь вам обоим?

Вздохнув, Мисако покачала головой.

— Наверное, вы разбираетесь в таких вещах лучше, чем кто-либо другой, и все-таки я не вижу, чем вы могли бы помочь. Да, у меня порой случаются видения, и я знаю, что это ненормально, плод больной фантазии.

— Не могли бы вы рассказать мне про ту девушку в саду?

Закусив губу, Мисако попыталась оживить полузабытые воспоминания.

— В тот день мы с подружкой рисовали на берегу пруда… Я подняла голову и заметила молодую женщину, которая появилась словно бы из ниоткуда. Никого не было, и вдруг она сидит на мостике — на корточках… И еще… что-то было привязано у нее к спине, будто младенец. Потом она наклонилась вперед и опрокинулась в воду, головой вниз.

— А подружка тоже ее видела?

— Нет.

— Ваш дедушка полагает, что это не просто фантазия.

— Только теперь, — усмехнулась Мисако, — а тогда они говорили, что я все выдумываю.

— А тот случай — когда вы узнали о смерти отца?

— Похоже, вы всё про меня знаете.

Монах смущенно почесал бритую голову.

— Прошу прощения. Конечно, подробности вашей жизни меня не касаются…

— Извините, — поклонилась Мисако. — Я чересчур болезненно реагирую на некоторые темы. Вы спрашиваете с добрыми намерениями, я понимаю.

— Нет, это я виноват, уж слишком меня интересуют всякие чудеса. Ничего, вот проведем завтра службу, ваш дедушка успокоится, и все.

Мисако продолжала задумчиво ворошить сосновые иголки.

— Для вас, священников, заупокойные службы — дело привычное, а мне, боюсь, будет нелегко возвращаться туда после стольких лет, вновь испытывать те же чувства.

— Вы как будто опасаетесь чего-то.

— Да! Я боюсь новых видений. Ненавижу! Они испортили мне детство. Мне казалось, что теперь, когда я выросла, все осталось в прошлом, однако в последнее время они опять стали случаться. Что, если завтрашняя церемония еще усилит эту мою способность? Я не желаю знать то, что мне не положено! Почему я не могу быть как все?

Кэнсё улыбнулся.

— Я тоже хотел бы быть как все, — сказал он, пытаясь шуткой разрядить напряженность, — однако же взгляните на меня.

Он выпрямился во весь свой гигантский рост, вытянул руки в стороны и зловеще выпучил глаза. Мисако не выдержала и рассмеялась, прикрывая рот рукой. Монах тоже принялся хохотать.