Хризантема

Как-то ночью она проснулась, охваченная черной тоской, и поняла, что никогда не увидит дома. Тогда пусть к родным вернется если не тело, то хотя бы душа! Душе не нужно ни рисовых колобков в дорогу, ни сандалий, она полетит вместе с ветром, куда захочет. Кику встала с постели и тихонько выскользнула в дверь. На темной улице не было прохожих, и никто не заметил, как хрупкая фигурка проскользнула в сад поместья. Кику пробралась на четвереньках сквозь бамбуковую рощу, чтобы не потревожить ночного сторожа, и остановилась у большого пруда. Она расстелила на мостике большой платок и навалила на него побольше камней, собранных на берегу. Завязала платок в узел, закинула за спину, привязав к шее, потом опустилась на колени и опрокинулась в черную воду пруда. Ее останкам понадобилось семьдесят лет, чтобы вернуться домой, но это уже совсем другая история…»

Кэнсё читал и плакал. Он думал о бедной девочке, о себе, о Мисако… о печальной прелести соловьиной песни.

Мисако проснулась с колотящимся сердцем. Она не сразу осознала, что происходит. Кровать под ней ходила ходуном. В спальне орали кошки. Коко забралась на комод, Клео царапалась в дверь. Раздался грохот и звон разбитого стекла — упала и разбилась вдребезги фигурка гейши. С полок сыпались книги и безделушки. Мисако вылетела из постели и бросилась в гостиную. Клео, выскочив в дверь, тут же скользнула под диван.

Вода в ванне внезапно пошла волнами и стала выплескиваться через край.

— Землетрясение! — воскликнула Сатико, хватая с крючка халат.

Мисако уже барабанила в дверь и вопила:

— Сати! Дзисин! Скорее!

Выскочив из квартиры на лестницу, они оказались среди толпы перепуганных жильцов. Девятилетняя девочка рыдала в истерике, вцепившись в материнский рукав. Иностранная семейная пара, жившая напротив, обнималась, тараторя о чем-то по-немецки.

— Кошки! — Сатико рванулась было обратно в квартиру, но Мисако остановила ее.

— Они под диваном, там безопаснее, чем здесь.

Все ждали второго толчка, который мог быть сильнее первого. Через несколько минут какой-то мужчина облегченно вздохнул:

— На этот раз, похоже, все.

— Все целы? — спросил другой. — Пока не закрывайте двери, а то мало ли что, может заклинить, тогда не выйдете.

— Не волнуйся, — успокоила мать девочку. — Все закончилось, не плачь.

Люди постепенно начали расходиться. Мисако наклонилась и подняла упавшую вазу с цветами, руки у нее тряслись.

Гравюры на стене висели криво, пол на кухне был завален осколками посуды. Зеркало в ванной треснуло. Флакон с духами опрокинулся в раковину, но, к счастью, не разбился. Мисако поставила его на место и закрыла дверь.

— Подберем все, что сможем, — сказала Сатико, поправляя курильницу на туалетном столике, — а остальным займется уборщица. Только сначала мне нужна сигарета.

Устроившись на белом диване, она подняла с пола упавшую пачку и стала озираться в поисках пепельницы.

Мисако всхлипывала, обхватив голову руками.

— Какой ужас! Наверное, не больше пяти баллов, однако на такой высоте чувствуется гораздо сильнее. А что, если обрушится дом? Когда-нибудь случится настоящее, большое… Я не хочу жить на восьмом этаже!

Сатико молча выпустила дым в потолок. Мисако, вспомнив про кошек, заглянула под диван.

— Не зови, бесполезно, они там весь день просидят, — сказала Сатико. — Их не успокоишь, никому не доверяют.

Мисако понимала кошек. Она тоже перестала доверять миру, в котором жила, а этой квартире в особенности. Атмосфера здесь установилась какая-то нехорошая, нездоровая. Иногда, просыпаясь, Мисако не могла отделаться от общего ощущения подавленности и даже опасности. В прежние времена подобное состояние часто сопровождалось у нее видениями.

— А я не доверяю Токио, — сказала она, скорчив гримасу. — Здесь даже спрятаться негде, ни одной бамбуковой рощи.

Сатико нахмурилась, выдыхая дым.

— В Ниигате бамбука сколько угодно, а вот возможностей… Что бы ты там стала делать — бегать по поручениям матери, заваривать чай для медсестер?

Мисако задумалась, наклонив голову набок.

— Могла бы начать собственное дело. А может, и замуж бы вышла.

Подруга потушила сигарету и встала.

— За кого? — насмешливо фыркнула она. — Разве что за монаха или за крестьянина.

— А почему бы и нет? — рассмеялась Мисако.

Сатико закрыла глаза и приложила руку ко лбу.

— Перестань! Я подарила тебе новый мир, а ты даже не пытаешься к нему приноровиться.

Мисако ощутила растущее раздражение.

— Мне не нравится здешний стиль жизни, с какой стати я буду к нему приноравливаться?

— С той, что без меня у тебя не было бы никакого! — заорала Сатико.

— Неправда! — выкрикнула в ответ Мисако.

Пораженные внезапной вспышкой эмоций, обе замолчали. Потом Мисако закусила губу и всхлипнула.

Сатико достала из кармана халата пачку бумажных носовых платков.

— Ну-ну, успокойся. Вытри глаза. Ты права, я погорячилась, хотя по-прежнему считаю, что мой стиль жизни лучше. Извини, иначе я жить не могу.

Мисако молча вздохнула. От подземного толчка пострадали не только стекло и посуда.