Хризантема

Она остановилась, заметив, что смех Мисако оборвался. Лицо дочери вытянулось, она подняла руку, словно умоляя о тишине. Глаза ее были обращены к телефону.

— О нет! — простонала Кэйко. — Я и забыла, что ты у нас тоже не от мира сего. Только не говори мне, что он сейчас зазвонит. Пора бы уже вырасти из детских игр.

Мисако смотрела на мать, бледная как смерть.

— Не хочу с ней говорить, — вдруг выпалила она. — Скажи, что меня нет.

Резкий телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.

— Доченька, пожалуйста, не заставляй меня лгать! — вздохнула Кэйко. — Мне все равно, кто это, говори сама, что хочешь.

Мисако сложила руки на груди и затрясла головой, словно капризный ребенок.

— Тогда пускай звонит!

— Мисако, возьми трубку! — прикрикнула мать. — Это может быть дедушка, да кто угодно! Не можем же мы остаться без связи на все время, пока ты здесь.

Звонки разрывали душу. Мисако с усилием встала и подошла к аппарату.

— Алло, — тихо произнесла она.

Голос на том конце провода звучал пронзительно и гневно.

— Я хочу знать, почему ты не предупредила меня, что Хидео не придет ночевать! Я тут ложусь костьми, чтобы приготовить ужин твоему мужу, а тебе два слова трудно сказать? Ты же все знала еще до отъезда!

— Я не знала, — возразила Мисако. — Хидео ничего не сказал. Он убежал утром, даже не попрощавшись, разве вы не помните?

— Не лги! — взвизгнула свекровь. — Он сказал тебе еще до того, как ты спустилась!

Кэйко нахмурилась. Ей было слышно каждое слово.

Матушка Имаи продолжала шуметь:

— Я позвонила Хидео в контору, и он ясно сказал, что ты все знала! Он рассчитывал, что ты передашь мне, потому и не позвонил вечером! А я-то старалась, особенный ужин для него готовила…

Госпожа Имаи была женщиной немалых габаритов и переживать умела также с размахом. Вчера она так переволновалась, что забыла про телевизор и бродила по дому до полуночи, не находя себе места, разговаривала сама с собой и ежеминутно бросалась к двери, ловя каждый звук снаружи, а потом всю ночь ворочалась без сна, ожидая шагов сына по лестнице. Когда наконец уже утром она дозвонилась в офис, Хидео ничего не оставалось, как обвинить во всем жену. Мать так истерически кричала в телефон, что коллеги начали пересмеиваться. Это было унизительно, и он сказал бы что угодно, лишь бы заткнуть ей рот.

Раздался щелчок отбоя, Мисако, в свою очередь, повесила трубку. Лицо ее пылало гневом.

— Как он смеет обо мне врать!

— Иди сюда, садись и рассказывай! — распорядилась Кэйко. — Если в доме Имаи не все в порядке, я должна узнать об этом немедленно.

6

Тэйсин усердно скреб бамбуковыми граблями цветастый ковер осенних листьев у ворот храма. Монах был одет в выцветшие черные рабочие брюки и куртку, но настроение у него было самое праздничное. Солнечные лучи, просеянные сквозь густую крону могучего гинкго, обдавали его словно золотистым душем.

«Как славно осенним днем, чудесным осенним днем. Листья, как в поле цветы, загорелись огнем», — напевал он в такт движениям, сочиняя на ходу новые слова для популярной народной песенки и поджидая внучку настоятеля.

Да, денек еще тот, думала тем временем Мисако. В мрачном настроении она крутила педали велосипеда, не обращая внимания на солнечную погоду и яркую листву, усыпавшую узкие улочки Сибаты. После телефонного звонка ей пришлось рассказать матери о своих подозрениях насчет Хидео, хотя, разумеется, она не стала упоминать о видении, где муж был с любовницей. Нет смысла ворошить старое осиное гнездо, мать все равно не поверит.

— Твои подозрения пока высосаны из пальца, — фыркнула Кэйко, — забудь о них. Даже если ты права, это ненадолго. Мужчины имеют свои слабости, но всегда потом возвращаются в семью. И не рассчитывай, что свекровь тебя поддержит, долг требует от нее оставаться на стороне сына и семьи Имаи. Кроме того, какие ты можешь привести доказательства? Выставишь себя ревнивой стервой, только и всего. Просто забудь, я тебе советую, все наладится, вот увидишь.

И весь разговор. Потом мать сменила тему и стала расхваливать груши, которые только что купила. «Возьми несколько с собой в храм, деду понравятся», — сказала она и пошла на кухню.

Теперь пакет с грушами лежал на багажнике велосипеда вместе с букетом цветов и церемониальными сладостями для могилы бабушки.

Перед воротами храма маячила знакомая фигура толстяка Тэйсина. Прислонив грабли к ограде, он принялся кланяться, улыбаясь во весь рот. Похоже, специально ждал. Мисако с улыбкой помахала рукой. Милый, милый Тэйсин-сан, подумала она. Добродушный монах всегда ей нравился, он умел сказать нужные слова, утешить, рассмешить.

Когда молодая женщина наконец остановила велосипед у ворот, Тэйсин радостно запрыгал вокруг нее, как счастливый ребенок.

Гостя из Камакуры Мисако удалось увидеть лишь после обеда. Она беседовала с дедом за чаем, сидя на татами в маленькой комнатке возле кухни, когда монах гигантского роста робко заглянул в дверь.

— А, Кэнсё-сама, входите, входите! — оживился старик. — Познакомьтесь, моя внучка, приехала из Токио.

— О! — почтительно наклонил голову монах, опускаясь на колени.