Возможно, хуже всего было возвращение в гостиничный номер в Лионе. Температура на улице упала до пятнадцати градусов ниже нуля, без отопления в комнате Вирджинии было немногим теплее, и ей приходилось затыкать окна от сквозняков старыми тряпками и подкладывать под одежду газеты (которые шуршали при каждом движении), чтобы согреться. В трубах иногда была горячая вода, но только утром по воскресеньям. К счастью, школьные годы в Roland Park Country подготовили ее к холоду. Гораздо неприятнее было отсутствие мыла – ни для мытья, ни для стирки одежды и простыней, – так что все было не только холодным, но и грязным. Через некоторое время Вирджиния решила, что лучше носить темную одежду, на которой грязь будет не так видна, но это шло вразрез с ее природной брезгливостью. «Если бы вы смогли когда-нибудь прислать мне кусок мыла, – писала она в Лондон дипломатической почтой, – я была бы очень счастлива, и была бы гораздо чище»[100]
. Она также была бы лучше защищена от первой эпидемии чесотки у человека за более чем столетие: путешествия в поездах рядом с другими недоедающими и немытыми пассажирами привели к широкому распространению болезни, – большинство людей чесались не переставая. Пожалуй, самой большой проблемой Вирджинии была нехватка специальных медицинских носков для культи – без них ее леденящие кровь поездки были еще более мучительными.Проводя время в одиночестве в своих комнатах, агенты боролись со страхом, прислушиваясь к малейшим подозрительным звукам. Несмотря на дружеские отношения Вирджинии с местной полицией, ее необычная походка делала «Хромую Даму», или la dame qui boite,
как некоторые ее теперь называли, довольно заметной фигурой. «Страх не утихал никогда, – откровенно вспоминал один из участников Сопротивления. – Страх за себя; страх быть осужденным; страх, что за вами будут следить, а вы об этом не будете знать; страх, что это „они“, когда на рассвете слышишь, или думаешь, что слышишь, как хлопает дверь или как кто-то поднимается по лестнице… Наконец, страх испугаться и не суметь преодолеть этот страх»[101]. Сопротивление требовало «одинокого мужества от мужчин и женщин, способных сражаться в одиночку»[102]. Один агент начал обедать перед зеркалом: в ход шло все, что могло помочь справиться с напряжением. Ибо никому, кроме собственного отражения в зеркале, нельзя было полностью доверять. В тылу врага преданность имела другое значение, и по сути это была преданность скорее идеалу, чем человеку или народу. Вирджиния слишком хорошо знала, что потеря бдительности за едой и выпивкой, даже среди других агентов или помощников, может стать фатальной. Все испытывали одиночество, все страстно желали поделиться своими мыслями и страхами; но выживание напрямую зависело от молчания. Однако для Вирджинии с тех пор, как она потеряла ногу, скрывать эмоции и рассчитывать только на себя стало второй натурой. И весь этот ужас и суматоха были все равно лучше, чем то чувство пустоты внутри. Она выполняла жизненно важную работу и делала это хорошо. У нее была роль. Хотя задержание в любую минуту было вполне реальной перспективой, Вирджиния никогда не чувствовала себя настолько свободной.Уже задолго до Рождества 1941 года стало ясно, что Вирджиния добилась впечатляющего старта. На самом деле в УСО ее считали «удивительно успешной», оценивая ее оперативные навыки как «вдохновляющие»[103]
. Но не все были довольны ее успехами. Рядом с ней в Лионе базировался Ален, или Жорж Дюбуден, один из немногих агентов УСО, избежавших марсельской мышеловки. Француз, на год моложе Вирджинии, был женат на британке и до войны работал в банке Crédit Lyonnais в Лондоне. Его обучал Ким Филби (позже разоблаченный как член Кембриджской пятерки[104] советских шпионов, но в то время работавший на УСО), и в Лондоне его хвалили, отзываясь о нем как об «исключительно превосходном человеке» и «прирожденном лидере»[105]. Ален уже был главой (или организатором) собственной зарождающейся сети и, следовательно, технически превосходил Вирджинию по статусу. Он считал, что справедливым будет, если он, а не женщина с инвалидностью возглавит деятельность УСО в Лионе.